«Обугленные груши…»

Глянула утром в окно и не поверила своим глазам: ветвистая вершина так часто наблюдаемой мною акации, что стоит через дорогу от нашего дома, обильно осыпана небольшими чёрными «грушками-кулачками». Они так внезапно вписались в прихотливую графику тонких, изломанных, казалось бы, таких знакомых ветвей и так отчётливо видны на сером проясняющемся утреннем небе. Акация очень высока, выше на два этажа пятиэтажного дома напротив. Поэтому небо столь необычно в этот час рассвета обнаруженной мною картиной.

Стою во власти смешанных чувств: растерянности, удивления, недоумения, любования.

Очень быстро соображаю: да это же воронята собрались, может быть, на первое своё собрание, свидание ли... Целый вороний детский сад. Вон и воспитательницу разглядела. Сидит на ветке поодаль от общего юного коллектива. Поза взрослой крупной вороны, повернувшей нос в сторону нового потомства, такова, что можно приписать ей, помимо заботливого внимания, и умиление, да-да, воронье умиление…

Вот так наблюдение!

А память тут же приводит и стихотворную иллюстрацию к происходящему:

***

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною чёрною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колёс,

Перенестись туда, где ливень

Ещё шумней чернил и слёз.

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

(Борис Пастернак, 1912 год)

Совсем недавно это со мною сталось — часто на ум приходят стихи, чем-то параллельно связанные и с моей жизнью. В настоящий момент и у меня февраль... Плачу часто, иногда ещё до того, как «достала чернил». Иногда и «рыдаю», но внутренне, внутренне... От такого февраля, как у нас сейчас, как не зарыдать. Не только «слякоть» (пусть не такая грохочущая, как во времена Пастернака, — грохотали пролётки за шесть гривен по булыжной мостовой — 1912 год, накануне первой мировой войны) «весною чёрною горит», но вот и моя акация, осыпанная воронятами, горит, горит чёрным — в молодые годы я не очень-то понимала этот образ (как может чёрное «гореть»?), а теперь вижу — может, может.

Почему упомянуты шесть гривен? Где написаны стихи? Какие воспоминания (об Украине?) легли в основу? Надо бы поискать…

Ох, эти пролётки, эти благовесты, эти клики колёс, эти ливни, несравнимые, «по шуму», ни с чернилами, ни со слезами! — я уже во власти вас и зрительно, и слуховó, одновременно и физически, — не я ли это уже полвека как трясусь по извечным колдобинам отечественной литературы?! «Виолончель и кавалькады в чаще, и колокол в селе...» (М. И. Цветаева )

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи...

Только на минутку отвернулась от наблюдаемой в окне картины, а уже никаких пернатых подростков нет на дереве и в помине: осыпались, несомненно, как «обугленные груши», — хорошо, я успела посчитать, их было около ста, некоторые очень плотно, крылышко к крылышку, сидели на ветке, представляя собой не отдельного индивидуума, а сплошную чёрную полосу, но с хорошо очерченными головками, молодыми, не острыми, клювами.

То, что наблюдал Пастернак в загородном лесу, представляет собой, я думаю, потрясающее зрелище: нужно десяток деревьев, чтобы с них сорвалась только одна тысяча грачей, а их у поэта — тысячи… Грачиный переполох. В мой области грачи почти не наблюдаются, переполох такого рода в основном от ворон, до порой и голуби могут сизой тучей, буквально над твоей головой, как пикировщики, пролететь.

А на «дне очей» у нас у всех уже давно грусть, «сухая грусть», не от этого ли глаза выглядят слегка воспалёнными…

Однако вернусь к вороньему царству, да и к птичьему царству вообще. Что в городе, что вне города, живут, щебечут, производят потомство (от скольких же брачных пар новоиспечённая воронья молодёжь, наблюдаемая мною, образовалась?). Не жнут, не сеют, а пропитание найдут. И всё это поверх наших голов. Раскачивается крупная, выразительная своей скупой пластической графикой ворона на самой верхней ветке высочайшего тополя, как на качелях, прогнув ветвь своей тяжестью, и в снегопад, и в дождь, и в ветер: высоко сижу, далеко гляжу. Никакой грусти в её крепком облике, и каким-то непостижимым образом передаёт и тебе силу своей энергии, своей мобильности.

Всё-таки расхожий отрицательный образ «воронья» и в жизни, и в литературе сложился достаточно ошибочный, трафаретный, мало чего общего имеющий с действительным положением вещей. Семейная пара моих носато-крылатых приятелей неразлучна: и на земле прогуливаются рядышком, деликатно не отбирая у голубей брошенного им корма, и на акациях отдыхают, как правило, вместе, часто глядя в одну сторону, о чём свидетельствует направленность их крепких выразительных клювов, словно ими, моими, несомненно, избранными, подтверждается известный афоризм из книги «Земля людей» (1939 ) французского летчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери: «Любить — это не значит смотреть друг на друга. Любить — значит смотреть вместе в одном направлении».

15 февраля 2015

Поискала и вот что нашла в Википедии: «Гривна (на Украине ) была введена в денежное обращение с 17 октября 1918 года и изъята из обращения в ходе денежной реформы 1922–1924 годов».

Стихи «Февраль. Достать чернил и плакать!» созданы Б. Л. Пастернаком в 1912 году. Значит, речь о другой «гривне».

А вот сведения с одного форума от 4 июля 2004 года (http://www.speakrus.ru/45/f4577.htm#10):

Статья «Гривна».

«Достать пролётку. За шесть гривен…»

Что это за гривны?

«Гривенник (м.) или гривенный, (пск. гривошник) — монета в десять копеек; гривенник — серебряная, а гривенный — медная, в три копейки серебра, которую народ, по старой памяти, перекладывает на медный счет.

В приведенной цитате Пастернака - скорее всего, 60 копеек».

На эту мысль натолкнула меня писатель Светлана Данилина: откуда, мол, у Пастернака эта «грохочущая слякоть» и эта «горящая чёрным» весна? Где он их видел? Если февраль — это всегда холодный, зимний, белый, даже «праздничный» месяц! А «оттуда», что по старому календарному стилю зима заканчивалась на целых тринадцать дней позже! То есть почти на две недели — или на полмесяца. Иными словами, напиши поэт эти строки сейчас, возможно, что чернел бы и грохотал у него весенний месяц март. А никак не не февраль. (Н. Р.)

В оформлении страницы использованы работы Нины Баженовой.