Основано на реальных событиях

       В конце декабря классная руководительница Наталья Игнатьевна объявила на последнем уроке:

       — Тридцатого декабря в десять часов утра в актовом зале состоится новогодний утренник. ёлка, Дед Мороз, подарки, всё как полагается. Мероприятие ответственное, готовьте маскарадные костюмы. Всем ясно? Запишите в дневники, проверю.

       Ребята новость приняли без особого ажиотажа. В их школьной карьере это будет уже третья ёлка, не считая детсадовских. И она пройдёт так же, как все предыдущие. Те же лица, те же маски, те же бдительные учителя, зорко следящие, чтобы всем было весело, и чтобы никто от этого не пострадал.

       Те же Дед Мороз со Снегурочкой, физрук и «певичка», те же самые костюмы, почти всем уже коротковатые. Девочки — снежинки, цыганки и боярышни, мальчишки — пираты, ковбои и гусары.

       Неизменные из года в год стихи и песни, хоровод, «раз, два, три, ёлочка — гори!», и, само собой, волшебным образом возрождающийся в конце года, тот самый кулёк с конфетами, одной пачкой вафель и одним апельсином. Один только раз было, что Коле Большакову досталось два апельсина. И он очень подрос в глазах класса, когда честно разделил апельсин на дольки, кому достанется.

       Домой Серёжа Синицын пришёл мрачнее тучи. ещё когда стаскивал пальто, мама поинтересовалась:

       — Что случилось? Неужто, четвёрок в четверти нахватал?

       Серёжа молча протянул маме табель.

       — Одни пятёрки. Странно…

       — Что странно? Что пятёрки? — Серёжа сосредоточенно запихивал шарф в шапку, а шапку — в рукав пальто.

       — Нет. То, что ты такой сердитый. Каникулы же начались!

       — Завтра ёлка. Не пойду.

       — Вот тебе и раз! Почему? — удивилась мама.

       — Надоело. Всегда одно и то же. И Дед Мороз тоже… липовый.

       Мама с интересом посмотрела на Серёжу.

       — Не рановато ли? Сегодня ёлка надоела. Завтра надоест учиться. А послезавтра, что? Жить скучно станет?

       — Не в этом дело. Вернее, не только в этом. Костюм нужен. А мой старый уже мал. Да и тоже — надоел.

       — А кто ты был в прошлом году?

       — Мушкетёр.

       — Да, что-то такое припоминаю. А в первом классе? Лисой?

       — Лисом! — Сергей помрачнел ещё больше.

       — Ну, хочешь, перешьём твой мушкетёрский? Будет как раз, увидишь. Вот Костя, например, в прошлогоднем ковбойском наряде будет. Он с ним просто сросся, не хочет расставаться.

       — Мам, не хочу. Честно. Кроме меня ещё два таких же точно было. Меня потом ещё долго Портосом дразнили.

       — Ну вот. Видишь, как хорошо! Три мушкетёра, три верных товарища, и Портос, между прочим, очень даже положительный персонаж, ты же читал?

       — Мам, ну хватит!

       Проходившая мимо бабушка, заинтересованно остановилась послушать.

       — Что это Серёга сегодня злой такой? Прямо баба Яга.

       Сказала, и пошла себе дальше. А слово повисло в воздухе как воздушный шарик, матово посверкивая округлостями букв, чуть раскачиваясь от лёгкого сквозняка из неплотно прикрытой форточки.

       Баба Яга.

       Мама посмотрела на сына, сын уставился на маму…

       … Баба Яга… Яга баба… костяная нога поваляюсь покатаюсь Ивашкиного мяса поевши там ступа с бабою Ягой идёт бредёт сама собой…

       — Хочешь, сделаем тебя бабой Ягой?

       Сергей подумал-подумал, вспоминая, видел ли он хоть раз, хоть на одной ёлке, хоть одну, пусть самую завалящую бабу Ягу? Не вспомнил, и разулыбался во все свои пухлые щёки.

       — Хочу!

       Когда цель определена, достижение её есть дело второстепенное, всего лишь технический вопрос.

       Старая бабушкина юбка. К ней пришили большие накладные карманы.

       — Это для хлопушек, — пояснила мама.

       — А зачем хлопушки? — не понял Серёжа.

       — Сынок, — грустно вздохнула мама, закатив глаза, всем своим видом давая понять, что: «Хоть ты мне и сын, но истина дороже. Ты, Серёга, несусветный тупица», — Новый Год, и ты — баба Яга. Как ты думаешь, нужны тебе хлопушки, или же нет?

       — Я понял! Чтобы девчонок пугать! А что будем делать с головой?

       — Да проще простого. Я своей косметикой из тебя такую старуху страшную сделаю!

       Утром тридцатого декабря состоялась последняя примерка костюмов, подгонка по фигуре, а ещё предстояло заняться Серёгиным лицом, превратить мальчика в старую ведьму. Ничего себе метаморфоза, да? Но мама справилась с блеском. Когда Серёжа посмотрел на себя (на себя?) в зеркало, ему самому стало не по себе.

       — А не слишком?

       — В самый раз, — твёрдо сказала мама, — вот такая она и есть на самом деле, баба Яга. Я так думаю.

       Хорошо, что школа совсем рядом, через дорогу. Спрятав жутковатое своё (своё?) лицо под позапрошлогодней лисьей маской, Сергей быстро добежал к входу. Свёрток с костюмом он держал под мышкой. А Костя, его старший брат, четвероклассник, чуть не позабыл свою шикарную ковбойскую шляпу, и, чертыхаясь, снова побежал домой.

       Перед школой Серёжу встретила мама. В её руке была новенькая метла.

       — Дедушка тебе передать велел. Говорит, какая же ведьма без метлы? Помогу вам одеться. Костика подождём? Вон он, уже летит.

       — Ух, здорово! — подбежавший Костя схватил метлу, и попытался шаркнуть помелом Серёжу по лисьей маске.

       — А ну, не балуйся. Игрушку нашёл. Сломаешь ещё, а мне на ней летать…

       В одном из пустых классов переоделись. С Костей всё было ясно. Широкополая картонная шляпа, обтянутая чёрной тканью, клетчатая рубаха, дерматиновая «под кожу» жилетка, и игрушечный наган в кобуре. Ковбой, одним словом.

       А вот с Серёжей пришлось повозиться. В женское платье, пусть и в маскарадное, ему ещё не приходилось облачаться, то юбка задом наперёд, то с кофтой старушечьей неполадки.

       — Смотри, заплатки должны быть видны обязательно, в этом весь смысл. И платок на пояс углом назад повязывай, видел, как бабки поясницу греют? Костик, не сдвигай шляпу на затылок. Ковбои шляпы на глаза нахлобучивают, ты что, кино не смотришь?

       Мама наставляла сыновей, придирчиво оглядывая их со всех сторон, давая советы, поправляя и одёргивая костюмы. Вдруг Серёжа понял, что маме и самой очень хочется вот так: нарядиться, чтобы не узнали, и вовсю повеселиться на маскараде! Не на таком, разумеется, где вокруг одна малышня.

       — А теперь самое главное, — мама достала из сумки и развернула пакет, встряхнула, расправляя, чёрный платок с вышитыми алыми розами. Ловко повязала его на голову Серёже, сделала на лбу узел с торчащими кончиками.

       — Сейчас, где-то здесь было… — снова покопавшись в сумке, достала ещё один пакетик, поменьше, из которого извлекла несколько длинных, рыжих прядей волос. Иголкой с ниткой быстро пришила их к Серёжиному платку на висках. Получилось, как будто бы, у неопрятной старухи торчат растрепавшиеся волосы из-под платка.

       — Это я со своего парика срезала. Хороший парик, югославский. Эх, ладно. Красота требует жертв.

       — Как получилось? — Серёже было жалко, что нет зеркала. Ничего, вот в коридоре, возле актового зала на стене висит большое зеркало, почти в полный рост. ещё успеет полюбоваться собой. Собой?

       — По-моему, неплохо. Очень даже страшненькая бабулька. Как ты считаешь, Костя?

       — Да-а-а, жуткая старушка! Такую ночью встретить не хотелось бы… — и Костик, вопреки своему обыкновению, был серьёзен.

       — Ну, сыны мои, вперёд! — мама развернула Костю и Серёжу к двери, и, в качестве напутствия, легонько шлёпнула их пониже спин.

       — А ты, мам?

       — И я. Куда же я денусь? — смеясь, сказала мама, — постою у стеночки, полюбуюсь вами.

       Первый выход бабы Яги «в народ» был страшен! Жуткого вида старушка стремительной фурией вылетела из дверей, дико воя. С ходу перепугала и рассеяла стайку снежинок и с безумным хохотом понеслась по длинному школьному коридору. Следом, снисходительно усмехаясь, степенно выдвинулся красавец-ковбой.

       Ведьма с ужасным криком набрасывалась на всех встречающихся по дороге девчонок, да и на мальчишек тоже, обстреливала из хлопушек, охаживала метлой и неслась дальше, стремясь «погулять» на всю катушку, пока её не призвали к порядку опомнившиеся педагоги.

       Серёжа вертелся чёртом, постепенно входя в раж. Чувство безнаказанности от неузнаваемости переполняло его странным ощущением, смесью свободы и некой неправильности. В нём сейчас как бы жило два существа, он сам и что-то другое, тёмное и незнакомое, получающее удовольствие от вопиющего безобразия, устроенного им, — в общем-то, вполне естественное удовольствие, надо сказать. Сергей Синицын не чувствовал, что всё это понарошку, что всё это — лишь игра. Казалось, ещё миг, и всё встанет на свои места, и хлопушки превратятся в нечто реально разящее наповал, а метла, это вовсе и не метла, а средство передвижения.

       В общем, ему хотелось бесчинствовать, куролесить и потрясать основы октябрятской морали. И этому весьма способствовало полное, по Станиславскому, погружение в образ.

       За бабой Ягой уже следовала целая свита. Ребята смеялись, подталкивали друг друга под метлу, опасливо отпрыгивали, но не отставали.

       А по залу, вокруг и около разукрашенной ёлки туда-сюда прохаживались в широкополых шляпах, чёрных плащах и полумасках, с револьверами на поясах, и с деревянными, в блеске фольги, саблями и шпагами мушкетёры, гусары и прочие пираты, ревниво поглядывая на друзей-соперников. Где-то там был и ковбой Костя.

       Здесь же и всевозможные королевны, цыганки, снежинки и боярышни вертелись друг перед другом, и перед родителями, сидящими вдоль стен на стульях, и глядящих на своих детей влюблёнными глазами.

       Разумеется, всем хотелось, чтобы его костюм, его маска были самыми лучшими, самыми красивыми и запоминающимися. Что ж, полне понятное желание. Но, тем не менее, то один гусар, то другой пират, то одна царевна, то другая королевишна недоумённо вскидывали головы, чутко прислушиваясь, как пасущиеся лошади, почуявшие волка, к шуму и гаму, что издавала носящаяся по коридорам и пустым классам толпа. И в эпицентре этой толпы бесновалась страшного вида «бабушка» с метлой и хлопушками.

       Педагоги и родители уже давно тревожно поглядывали на этот раскардаш, вносящий непредусмотренные программой поправки и коррективы в мирное течение весёлого детского праздника.

       Проносясь в очередной раз мимо мамы, стоящей у стены, Серёжа поймал её смеющийся, азартный взгляд. Он заметил, что она указывает ему глазами на небольшой табунок лесных фей, что-то обсуждающих или спорящих, чья волшебная палочка красивее.

       Через секунду они с визгом разлетелись кто куда на своих стрекозиных крылышках, каждая получив свой шлепок метлой. А вредная старушка уже мчалась по лестнице на второй этаж, догоняя кого-то проворного, до сей поры пока избегавшего её внимания…

       — Шахова, твоя работа? — очень пожилая учительница с весёлыми глазами кивком головы указала в сторону доносящихся со второго этажа воплей, смеха и топота.

       — Моя, Любовь Григорьевна, — развела руками мама, понимая, что имеется в виду не только костюм. — Здравствуйте, как вы, как здоровье?

       — А! — учительница беспечно махнула рукой. — Всё в порядке, на пенсию всё никак меня не «уйдут», нормально. — Она понизила голос и наклонилась к маме Серёжи и Кости, — сейчас всё это дело будут прекращать, — Любовь Григорьевна кивнула на двух молодых учительниц, с решительным видом направляющихся к лестнице, — но я, лично, против. Молодцы вы с Серёжей, отлично придумали, хоть немножко расшевелили это сонное царство.

       — Да нет, это он сам, я только с костюмом помогла.

       — Вот я и говорю, молодцы. А ты не скромничай. Ты всегда была самой заводилой и самой скромницей, насколько я помню. Парадоксальное сочетание, но в тебе уживалось весьма органично. Ну, с наступающим тебя и твоих потомков. Родители как, держатся? Привет им.

       — Спасибо, обязательно передам. И вас с Новым годом, Любовь Григорьевна, — женщины раскланялись, и старая учительница отошла в сторону.

       В конце концов инициативной группой учителей «бабушка» была изловлена. Ей была прочитана лекция о недопустимости учиненного ею безобразия сейчас и впредь и приведены в пример маленький Володя Ульянов, Васёк Трубачёв и портреты героев-космонавтов, висящие на стенах актового зала.

       Запыхавшегося, раскрасневшегося, что было совершенно незаметно под гримом, и азартно озирающегося Серёжу всунули в весёлый хоровод, радостно топчущийся вокруг ёлки.

       А вот ёлка была хороша! Настоящая лесная красавица. Метра четыре, под самый потолок высотой, густая и пушистая. Со вкусом и фантазией украшенная игрушками, флажками и гирляндами, она действительно была красива. А какой хвойный аромат шёл от нее!.. Чудо!

       Течение утренника вернулось в свою колею. Заученные и ещё не забытые с прошлого года стихи и песни, шутки и загадки дедушки Мороза, ещё более бородатые, чем он сам.

       Хорошо, что никто не видел Серёжиного лица. Непременно были бы вопросы, почему, мол, грустишь, да чего невесёлый, да ведь праздник же…

       Разумеется, Серёже не было грустно. Вот ещё! Грусть без причины — признак дурачины. Просто его съедала скука. Самое интересное кончилось. Птицу посадили в клетку и заставили петь по нотам. Он снова поймал взгляд мамы, обеспокоенный и участливый. Мама улыбнулась Серёже ободряюще, едва заметно пожав плечами, мол, да, что же тут поделаешь?

       Потом Сергей вспомнил, как только что было весело и привольно, пока не «арестовали» бабу Ягу, как ему всё-таки удалось немножко растормошить этот «институт благородных девиц». Дедушка учил: когда грустно, вспоминай о хорошем в твоей жизни, станет веселее. И этот нехитрый метод работал.

       — Ну что, вокруг повеселело? — спросил Серёжа сам себя.

       — Ещё бы! — ответил он сам себе.

       — Ну и прекрасно. А первый приз точно мой!

       — Да? Уверен?

       — Ну а чей же? — удивился он.

       Но Серёжа ошибся. Ни первый, ни второй и даже не позорный третий приз бабе Яге не достался. Мало того: когда пришла пора раздачи призов утешительных, всяких там конфет, солдатиков и карандашей, хмурый Дед Мороз упорно не замечал бабу Ягу. «Утешены» были, наверное, все, даже те, на ком была просто маска и всё. Серёжа будто бы стал невидимым.

       — Странно, — думал он, — Анатолий Борисович у нас что, подслеповат? Или это он нарочно?

       — Может быть и нарочно, а тебе-то что? Конфетку захотелось?

       — Дурак!

       — Сам дурак!

       Так или иначе, настроение снова испортилось. Когда официальная часть закончилась, и начались разные конкурсы и подвижные игры, Серёжа незаметно, по стеночке, сбежал.

       Школа. Старинное двухэтажное здание, построенное ещё в середине XIX века, и принадлежащее когда-то богатейшему помещику-сахарозаводчику. Высоченные потолки, толстенные стены, огромные, стрельчатые окна, на широких подоконниках которых так здорово было посидеть на переменке, пока не сгонит тебя бдительный учитель.

       Двухпролётная лестница, сработанная некогда из крепчайшего, морёного дуба, тёмная и мрачная, вела на второй этаж. Ещё один пролет её, со второго этажа поднимался на чердак, просторный, с эхом, с мощными брусьями стропил. На чердаке жила тайна. Там любой, кто как-либо проникал сюда, минуя вечно запертую дверь, мог найти то, чего ни у кого не было.

       Однажды летом, когда в школе был ремонт, Серёжа, ловко обойдя стражу в лице завхоза и техничек, пробрался на чердак, закрыл глаза, крутнулся на пятке три раза и пошёл прямо. Через пару десятков шагов он нашёл в пыли старинную медную монету с двуглавым орлом. А чуть в стороне заметил кучку пожелтевших ученических тетрадок, среди которых отыскал «Тетрадь по русскому языку ученицы 2-го класса Шаховой Гали». Серёжа некоторое время переворачивал хрусткие от времени страницы, пытался понять, что же обратило на себя его внимание.

       — Это же мамы моей тетрадка! — воскликнул он. Действительно, девичья фамилия мамы Шахова, и училась она в этой же школе. Он тогда эту тетрадку с собой взял и маме принёс. Мама долго листала её, задумчиво всматривалась в свои, уже тогда ровные и красивые, слова и предложения — аккуратный почерк круглой отличницы.

       — Надо же, а я вот эту кляксу прекрасно помню. Даже помню, как огорчилась тогда, — мама грустно улыбалась. — Отнеси-ка ты её обратно ко всем остальным тетрадкам. Пусть прошлое останется в прошлом…

       А в дальних углах чердака, куда не проникал свет из слуховых окон, клубился таинственный мрак, в котором могло прятаться всё, что угодно. Возможно, и пряталось.

       Был ещё подвал, место замечательное, о котором ходило столько историй и слухов, что из них запросто можно сложить целую книгу.

       Серёжа уже, наверное, в пятнадцатый раз скатывался по широким перилам лестницы. Не то чтобы это было так уж весело или интересно. Для такой забавы необходима компания. А то это как в одиночку в футбол играть. Просто нужно было чем-то себя занять, а это была не самая плохая идея.

       Он лихо нёсся по перилам одного пролёта, делал плавный поворот на площадке и, набирая скорость, катился по перилам второго. Внизу он ловко соскакивал на кафельные узоры пола и снова бежал наверх. Серёжа упивался безнаказанностью. Никто его не ругал, не одергивал, не делал замечаний. Свобода! Куда хочу — туда лечу! Правда, в данном случае его свобода ограничивалась направлением лестничных перил, но это сейчас очень гармонировало с его настроением, и потому не особо беспокоило.

       Спрыгнув с перил в очередной раз, Серёга налетел на невысокого, пожилого мужчину, которого не разглядел сразу. Он даже не понял, откуда тот появился, дверь в школьный коридор не хлопала, уличная — тоже. Да и скрипела её пружина так, что не услышать было невозможно. Наверное, завхоз смазалётаки петли и пружину маслом.

       — Осторожней будь! — весело крикнул мужчина. Довольно странного вида, нужно заметить. На голове овчинная шапка, на ногах валенки с подшитыми кожей пятками. Но одет в длинный чёрный суконный камзол не камзол, сюртук не сюртук, но что-то эдакое, старинного покроя, с серебряными частыми пуговицами. Да, ещё интересная деталь: небольшое, сморщенное личико украшали великолепные, гусарские усы.

       — Ой, простите, дедушка, — Серёжа смущённо встал перед незнакомцем.

       — Ничего, бабушка, — с иронией ответил тот. — Что у вас там, маскарад что ли? — он шумно втянул ноздрями воздух, — ёлкой пахнет. Веселитесь?

       — Да вот, праздник…

       — А ты, значит, тоже в маскарадном костюме?

       — Это? Ну да, баба Яга.

       — Яга-а-а-а-а… — протянул старичок, — вон оно как.

       — А разве не похоже? — удивился Серёжа, оглядев себя сверху вниз. Если бы не кеды, виднеющиеся из-под юбки, и выглядящие явным анахронизмом, образ был бы безупречным.

       Старичок обошёл Серёжу кругом, придирчиво осмотрел со всех сторон.

       — Очень похоже. Отлично получилось, право. Как будто с живой бабушки и срисовывал, а?

       — Как это, с живой бабушки? — не понял Сергей. — С моей, что ли?

       — Да при чём тут Марковна, — отмахнулся старичок, — я о той говорю, кого ты тут изображать пытаешься. И очень неплохо, кстати. Может, немного более энергично, чем на самом деле, она, всё же, старовата для подобных прыжков и беготни. Но портрет и общая концепция ухвачены верно. Сам додумался?

       — Нет, с мамой, — Серёжа почему-то оробел. Ему показалось странным, что этот дедушка говорит о его «прыжках и беготне» так, как будто всё сам видел, но его-то не было рядом, Сергей бы его запомнил.

       — С ма-а-а-а-мой… — плаксиво протянул старичок, дразнясь. — Извини, дружище, не сдержался, — добавил он уже нормальным голосом, в котором, впрочем, явственно слышалась лёгкая ирония.

       — Да, мама всё придумала, — твёрдо сказал Сергей, которого, надо сказать, задел насмешливый тон странного старика, — она вообще много чего придумать может.

       — А я знаю, — просто ответил старик, — я давно про вас всё знаю.

       — Откуда? — Серёжа недоумевал, что за всезнающий дед по школе у них бродит.

       — Всё просто, мы с твоим дедушкой давние приятели, — усмехнулся, разведя руками, старик.

       — Да? А я вас почему-то не видел никогда, — удивлённо ответил Сергей.

       — И ты совершенно прав, мой юный друг. Я только недавно приехал. А до этого надолго уезжал. Ты и не мог меня видеть. Зато я всё про тебя знаю, про брата твоего Костю, про маму и дядю твоего Валерия, про дедушку и бабушку.

       — А про папу? Что-нибудь про папу моего знаете? — Серёжа с надеждой смотрел на старика. Ему вдруг как-то поверилось, что тот действительно всё-всё обо всех знает. А что? Ведь бывают же такие люди, всем интересуются, всё слышали и видели. Может, и этот дед из таких?

       — Нет, Серёжа, про отца твоего ничего сказать не могу. Я много где бывал, многих видел. А его — нет, не встречал. Знаю только, что живой он, и что вы ещё встретитесь.

       Снова Серёже показалось странным, что этот непонятный старик знает его имя, как и то, что он знает всю его близкую родню. Это не давало ему до конца расслабиться и принять своего нового знакомого как своего, не чужого человека.

       Старик, вероятно, почувствовал некоторую напряженность, возникшую в разговоре, и тут же сменил тему.

       — А что, вот ты вроде как баба Яга, да? А хотелось бы тебе познакомиться с настоящей?

       — Да вы что, дедушка, смеётесь, что ли, надо мной? — весело ответил Серёжа. — Я уже не маленький и в сказки не верю.

       — Сказки… это для кого как, — проворчал старичок, — для кого сказка, а для кого самая что ни на есть объективная реальность. Ну, пойдешь в гости к бабке Ядвиге?

       — Что, это так её зовут на самом деле? — Серёжа всё ещё веселился, но уже потерял часть своей уверенности.

       — Так и зовут. Только вот понапридумывали про неё всякого, а ей обидно. Говорит, что люди неблагодарные и злые. Вот ты её и разубедишь. Докажешь, что есть ещё у человечества положительный потенциал. Ну, как?

       — А я вот всё думаю, как же её избушка на куриных ногах стоит? Что-то тут неправильно. Это какая же курица была, раз такие ноги?

       — Вот я и говорю, понапридумали всякого. Ну, подумай сам, ведь действительно, нереальная же должна быть птичка, колоссальная. А знаешь, в чём неправильность?

       — В чем?

       — А в том. Ножки-то курьи, а не куриные. Улавливаешь разницу? Нет? Объясняю. Раньше на болотистом, влажном месте избы ставили на сваях, сейчас тоже так делают. Так вот, эти сваи, брёвна морёные, ещё и обжигали, чтобы они гнить раньше времени не начали. И уже этими обожжёнными концами вкапывали в землю. Так и говорили: курьи ноги — окуренные, обожжённые, другими словами. А сказочники ваши уже представляли себе ноги куриные, огромные, от недомыслия своего и желания быль сделать сказкой. Что, полезная информация?

       — В общем, да, конечно. Интересно…

       «Ну, что ты забоялся? Иди, ведь, и правда, интересно же!» — убеждал Серёжа сам себя.

       «Ага, иди… пойти-то легко. А вот, что если этот дедок правду говорит?»

       «Так ведь и здорово же! Ну, кому, скажи, такая возможность выпадала? Только Ивану-царевичу, разве что».

       «Ну, да. А ещё Ивану-дураку…»

       — Нет, извините, дедушка, не могу я. Меня мама ждёт, она здесь, рядом, — старик оглянулся, — да нет, в зале она, где ёлка. Да и подарки скоро будут раздавать. Так что, в другой раз, хорошо?

       Старик был заметно разочарован, хотя и старался не показать этого.

       — Что ж, дело твоё. Потом пожалеешь, да, как говорится, поздно будет.

       Серёжа пожал плечами, уже начиная обретать былую уверенность и чувствуя, что робкая скованность потихоньку отпускает его.

       — Может, и пожалею. Только ведь это потом будет. А сейчас мне пора. До свидания.

       — Погоди. Я тебе тоже хочу подарок сделать. Вот, держи, — и старик, чуть закатав рукав своего, похожего на старинный сюртук, одеяния, откуда-то изнутри выдернул недлинную зелёную нитку.

       — Нитка? И зачем она? — Серёжа повертел в руках странный подарок.

       Старик хихикнул и заговорщицки подмигнул:

       — Привяжешь её к своей метле, посмотришь, что будет. Ты бери-бери, не сомневайся. Подарок редкий.

       — Обязательно к метле? А если к чему другому? — уточнил Сергей.

       — Нет. Лучше к метле, — подумав, решительно кивнул старик. — Ну, а мне пора тогда. Дела, знаешь ли, мой юный друг. У меня много дел.

       — Так что дедушке передать? — спросил Сергей. — Вы зайдёте к нему?

       — О, непременно загляну. А как же? Обязательно. Всё же, старинные знакомцы. Можно даже сказать, друзья. Скажи, мол, Филипп Петрович поклон велел передать. Бывай, внучок.

       Старик махнул рукой и бодро засеменил к лестнице, ведущей в подвал.

       «Ну, точно, — глядя ему вслед, подумал Сергей, — новый завхоз в школе теперь будет».

       Простучали частые шаги по двенадцати каменным ступенькам подвальной лестницы. И всё. Ни клацанья замка, ни хлопанья двери. Тишина.

       Серёжа подошёл к площадке перед спуском в подвал. Лестница была пуста и темна. Внизу её, на крохотной, тонущей во мраке площадочке, чернела дверь. И, несмотря на темноту, был виден большой замок, висящий на своём законном месте с тех самых времен, когда несколько мальчишек пробрались в подвал покурить и чуть не спалили школу.

       Серёже стало не по себе. Он был совершенно один в этом крыле школы. Стояла тишина, лишь доносились издалека звуки пианино и детские голоса, старательно выводящие слова новогодней песни о маленькой ёлочке.

       Вверх уходили два длинных пролёта старинной дубовой лестницы. Вниз — каменные ступени, по которым только что ушёл непонятный старичок. Куда ушёл, если подвал заперт и свет в нём, это видно, не горит?

       И Серёжа принял самое верное решение. Развернулся, подхватил одной рукой неудобную, длинную юбку, в другую взял метлу, и со всех ног понёсся на звуки песни, музыки, голосов. Туда, где люди, где Костик и мама. Где ёлка с подарками.

       — Что я пропустил? — поинтересовался он у брата.

       — Пропустил? А что же тут можно пропустить? Я вот, смотри, солдатиков от Деда Мороза получил. Это так ему мой ковбойский наряд понравился. А твоя бабка Ёжка и не стоит ничего, — и Костя потряс перед носом Серёжи пластиковым пакетом с десятком зелёных солдатиков.

       — Ну и пусть, — вполголоса пробормотал Серёжа, — зато весело было.

       Потом раздали кульки с конфетами, пачкой вафель и одним апельсином в каждом. На этом новогодний утренник закончился.

       Дома мама, смывая специальной жидкостью с лица Серёжи грим, спросила его:

       — Ты не очень расстроился, что твою бабу Ягу не оценили по достоинству?

       — Как это, не оценили? Ты что, не видела, как ребятам понравилось? Как мы носились, как всем весело было? А то эти мушкетёры ходят… как гуси. Скукота!

       — Вот и хорошо, что ты это сам понимаешь, — облегчённо вздохнула мама, — а то я думала, обидишься. Это ты молодец! Главное — народное признание. Ты теперь настоящая, народная баба Яга. Признанная и заслуженная.

       А Серёже, вдруг, почему-то представилась бабушка Ядвига. И была она совсем не похожа на ту ведьму, из кинофильмов и с иллюстраций к сказкам. Такая симпатичная бабуля в платочке цветном, в кофточке. Только вот из-под юбки торчат мохнатые ноги с птичьими когтями. И, когда говорит, виден раздвоенный язык.

       Серёжа помотал головой, отгоняя видение.

       — Не верти головой, мешаешь, — мама ваткой старательно удаляла с его лица следы косметики, — вот, теперь всё. Снова мой симпатичный сынок Серёжа появился. Привет, Серёга!

       — Привет, ма! А бабка у нас здоровская получилась. Это исторический факт. Спасибо тебе.

       — Да мне-то и не за что, вроде. Подумаешь, мордашку твою расписала. А вот ты точно, молодец, — серьёзно сказала мама, — так интересно сыграл, с фантазией и юмором. Так что это твоя заслуга. Ну, всё, иди. Баба Яга уничтожена.

       А Серёже снова привиделись птичьи лапы, выглядывающие из-под длинной юбки.

       Заглянула бабушка:

       — Серёж, сбегай к деду в мастерскую. Скажи, пусть обедать идёт.

       В таинственном полумраке дедушкиной мастерской различные инструменты и приспособления расставлены, развешаны по стенам и разложены по полкам в идеальном порядке. Всё по своим местам. Виктор Никитович учил внуков:

       — Всё должно быть под рукой, всё на своём законном месте. Вот, смотрите, — он закрывал глаза, — что взять?

       — Молоток! — кричал Костя.

       Дедушка безошибочно, уверенным движением брал молоток:

       — Слесарный, — клал его на место, брал другой, — столярный. Ещё!

       — Ручная дрель, — это уже Серёжа.

       Со стены снималась старинная ручная дрель, которой было уже, наверное, лет сто, не меньше.

       — Метчики! — выпаливал Костик.

       Дед ловко, не глядя, выдвигал нужный ящик, и по очереди доставал метчики для нарезания резьбы, называя их калибры.

       Это всё очень походило на фокус. Но ребята знали, что ничего подобного. Просто дедушка очень организованный и аккуратный человек. И старался привить эти качества внукам. Правда, пока не очень у него это получалось.

       В мастерской деда Вити было тихо и темно. Лишь неизменное, негромкое насвистывание из темноты говорило о том, что хозяин на месте. Виктор Никитович любил посидеть в темноте.

       — Глаза отдыхают, — говорил он, — и ещё в темноте и в тишине думается лучше. Ничто не отвлекает, не бросается в глаза и уши. А нужные мысли, они пугливые…

       Сейчас в темноте светился огонёк дедовой папироски:

       — Не закрывай дверь, Серёга, пусть вытянет. Накурил я тут. Что там, бабушка обедать зовёт?

       — А как ты догадался, что это я? — удивился Серёжа. Его иногда ставило в тупик дедушкино умение всё знать, всё видеть, обо всём догадываться. Хотя, если подумать, ничего ведь и нет особенного в том, чтобы запомнить, как звучат те или иные шаги, как шелестит дыхание, а оно в темноте особенно чётко слышно. Да и время уже обеденное, тут любой догадается, что его обедать зовут.

       — Ну, это не трудно. Ты лучше расскажи, что там у тебя случилось, — негромко и серьёзно прозвучало из темноты.

       Сергей, только что решивший, что чудес не бывает, одни лишь фокусы, снова был поставлен в тупик. То, что он взволнован и немножко напуган, дедушка определить просто так не мог никак.

       — Филипп Петрович тебе поклон велел передать, — быстро проговорил Сергей.

       Дедушка помолчал, зашипела гаснущая в пепельнице папироса.

       — Рассказывай, — коротко повторил Виктор Никитович.

       И Серёжа рассказал деду о своей сегодняшней встрече со странным старичком.

       Щёлкнул выключатель, загорелась над верстаком лампа «дневного света». Лицо дедушки было озабоченным. Он сосредоточенно вытряхивал пепельницу в мусорное ведро.

       — Ты молодец, что не согласился идти с ним.

       — А что, он и вправду бы меня в гости к бабе Яге отвел?

       — Не знаю. Может быть. Он может.

       — А откуда ты его знаешь, дедушка? — Серёжа чувствовал, что Виктор Никитович не на шутку встревожен.

       — Встречались. Давно уже, видишь, отыскал… — дед бесцельно переложил с места на место какую-то железку. Потом вернул её обратно, — Вот, смотри, новенький совсем, — он держал в руке новый, сверкающий, только что тщательно отполированный нож.

       Дед Виктор был знаменитым на всю округу мастером оружейником. Оружие с его фирменным клеймом знатоки и коллекционеры ценили очень высоко.
       Серёжа взвесил в руке холодный, хищно подобравшийся, как кошка перед прыжком, охотничий нож с рукояткой, набранной из чёрных и жёлтых пластин. Нож был великолепен.

       — Как сталь? — деловито спросил Серёжа, с видом знатока.

       — Смотри, — дед, пошарив в кармане, вынул медный пятачок и положил его на верстак. Потом, взяв у Серёги нож, прицелился, коротко, неуловимо взмахнул рукой, и нож застрял в поверхности твёрдого деревянного верстака. По бокам его лежали две ровные половинки монеты. Серёжа вытащил нож, на лезвии его не было ни зазубрины.

       — Ух, ты! — восхитился он, — Кому этот?

       — Да, заказал тут один, охотник. Через Карпенко на меня вышел…

       Дядя Коля Карпенко был старым другом Виктора Никитовича и счастливым обладателем не менее десятка дедушкиных творений.

       Помолчали. Серёжа осторожно напомнил деду:

       — А этот Филипп Петрович, он кто?

       — Бес, — ответил дед Виктор.

       — Это что чёрт, что ли? — не поверил Серёжа.

       — Ну да, — кивнул дедушка, — можно так сказать, что и чёрт.
       — Так ведь, черт же, он другой. С копытами, с хвостом… — Серёжа был ошарашен.

       — Бес как существо изначально духовное вообще невидим. Природа его такова, — веско сказал Виктор Никитович. — Не материальна его природа и сущность. Нельзя его истинный облик видеть. Вот люди и придумали ему, как врагу рода человеческого, такой вот облик: рога, хвост и глаза горящие.

       — Так значит, раз бесы есть, и ангелы есть?

       — И ангелы, — утвердительно кивнул дед Виктор, — они тоже невидимки, и их никто видеть не может. Но, поскольку они добрые, люди, опять же, придумали для них привлекательную внешность, светлый облик с крыльями белоснежными.

       — Но я же его сам видел, Филиппа этого. Своими собственными глазами!

       — Это он хотел так, чтобы ты его таким видел. Захотел бы, и предстал перед твоими глазами совсем другим. Это видение всего лишь, — Виктор Никитович взъерошил Серёже волосы своими железными пальцами. — Да ты, вроде как, испугался? А, внук?

       — Кто? Я? — Серёжа гневно сверкнул глазами. А потом вспомнил пустую подвальную лестницу, звук шагов по ней, бабку Ядвигу с птичьими лапами…

       — Ну, совсем чуть-чуть. Необычно всё так, даже не знаю…

       — Не бойся, — твёрдо сказал дед, — ты человек, пусть бесы тебя самого боятся. Твёрдости твоей, решимости. Ни один бес ничего человеку сделать не в силах, пока тот сам ему не поможет. Не поддастся, не расслабится, — Виктор Никитович говорил уверенно, жёстко, как всегда, когда хотел что-то донести. В такие моменты глаза его становились похожи на гвозди, и было совершенно ясно, что он знает, что говорит. С такими глазами не врут.

       Серёжа слушал, и страх его уступал место твёрдой уверенности в своей силе, в своей неуязвимости перед лицом недобрых сил, сколько бы их не встретилось.

       — Так же и ангелы, — продолжал дед Виктор, — в числе прочих забот, их обязанность людям помогать. Ну, по крайней мере, так считается. Помогать, защищать и поддерживать. Но если человек не захочет этой помощи, отвергнет её, по разным причинам такое может быть, ни один ангел ему не помощник, как ни старайся. Доступно излагаю?

       — Понятно всё, — кивнул Сергей, — это как больной, если сам со своей болезнью не станет бороться, ну, закаляться там, или, например, лекарства вовремя принимать, ни один доктор его не вылечит, так ведь?

       — Уловил, — коротко кивнул дед Виктор, — а теперь показывай.

       — Что показывать? — не понял Сергей.

       — Что он там тебе всучил.

       Серёжа вынул из кармана скатанную в клубочек зелёную ниточку:

       — Вот, сказал — к метле привязать.

       — К метле, говоришь? А где она?

       — Сейчас сбегаю, — Серёжа выскочил из мастерской и опрометью понёсся домой.

       Вихрем влетел, схватил метлу, стоящую в углу в прихожей, и побежал обратно.

       — Чего это он? — недоумённо спросила мама.

       — Ай, да ну их! — бабушка махнула рукой. — Опять с дедом чего-то чудят. А мне всё десять раз разогревать.

       — Вот метла, Серёжа протянул её дедушке.

       Тот взял метлу и ловко, несколько раз обмотал древко ниткой, связав концы узлом.

       — Ну — готово. Посмотрим…

       Он держал метлу на уровне груди Серёжи, параллельно полу, а потом вдруг разжал пальцы. Метла чуть качнулась и осталась висеть в воздухе.

       — Ух… — только и смог выдохнуть Сергей.

       Он положил руку на древко метлы. Она качнулась вниз, но тут же упруго вернулась обратно.

       — Во-о-о-от, — удовлетворённо протянул дед Виктор, — садись, значит, и лети…
       Он оглянулся, поискал что-то глазами:

       — Дай-ка мне вон тот мешок.

       Он бросил в мешок несколько каких-то железок, потом завязал его, несколько раз обернул вокруг метлы так, что два конца мешка с грузом свесились с неё, и убрал руки.

       Метла, покачиваясь, некоторое время висела в воздухе и вдруг, стремительно рванулась к открытой двери и вылетела прочь из мастерской. Серёжа бросился следом, но нигде ничего уже не увидел.

       Когда он вернулся, Виктор Никитович сидел на табурете, задумчиво разминал новую папиросу и, наклонившись вперёд, смотрел в маленькое окошечко.

       — А теперь, молодой человек, вопрос тебе на сообразительность. Ты ведь отличник у нас, да?

       — Пока — да…

       — Пока… Вот и скажи мне, пока отличник, куда это метла наша полетела, а? И где бы ты был сейчас, на ней верхом? Скажи, захотелось бы прокатиться на ней?

       Серёжа ничего не отвечал, кивал только. Что тут скажешь? Дед Виктор был кругом прав.

       — Послушай меня, — мягко заговорил Виктор Никитович, — и запомни: ещё раз встретится тебе такой вот Филипп Петрович, не слушай, не разговаривай. Просто поворачивайся спиной и уходи. Спокойно, уверенно иди себе прочь. Это не бегство, просто ты идёшь своей дорогой, а не его. Его нет. Он у тебя только здесь, — дед постучал жёстким своим пальцем Серёжу по лбу. — А здесь, — палец переместился вниз и ткнул Серёжу в грудь, — здесь его нет. Не в силах он быть в сердце у человека, пока тот его туда сам не впустит. Кишка у него тонка.

       Дедушка внимательно посмотрел на внука долгим взглядом, в котором читалось дружеское участие, любовь и тревога:

       — Всё хорошо запомнил?

       Серёжа снова кивнул. Сказать было нечего, да и стоит ли? Тут ни прибавить, ни убавить.

       — Ну, тогда пошли обедать.

       Дедушка завернул новенький нож в чистую тряпицу, сунул его в карман рабочей своей куртки:

       — Так. Станки выключены, стружки-опилки убраны, инструмент на месте, свет, — Виктор Никитович щёлкнул выключателем, — выключен.

       В мастерской снова стало темно. Лишь в маленькое окошечко над самым верстаком пробивался неяркий зимний свет, выхватывающий из мрака инструменты и приспособления на стенах, притихшие сверлильный и шлифовальный станки и две половинки медного пятака, забытые на верстаке.

       Домой шли не спеша. Серёжа любовался крупными снежинками, посыпавшимися с хмурого, низкого неба, пытался поймать их губами. Дед Виктор был задумчив и смотрел под ноги.

       — Дедушка, а что тебе Филипп Петрович подарил, когда вы с ним встречались?

       Дедушка искоса взглянул на внука, усмехнулся и пожал плечами:

       — Расскажу, если интересно. Потом как-нибудь. Ведь это уже совсем другая история, правда?