Провинциальное соло

С восхищением и благодарностью

перед человеческим и писательским даром Фёдора Сологуба

       Ирина Васильевна, пожилая, но ещё хорошо выглядевшая женщина, носившая за спиной спортивный неброский рюкзак, чтобы не оттягивать руки пакетами с покупками, ехала на другой конец города, в его новую часть, в единственный оставшийся на весь город книжный магазин, каковых ещё совсем недавно было в городе пять. Ей был нужен Фёдор Сологуб. В том книжном, который недавно закрылся как нерентабельный, она купила месяц назад роман Сологуба «Мелкий бес». Ирина Васильевна более сорока лет преподавала в школе русскую литературу и собрала за жизнь достаточную библиотеку русских классиков, но книги этого писателя ей никогда не попадались. Может быть, они и не издавались или просто не доходили до её города. «Мелкий бес» поразил её образом Ардалиона Передонова, гимназического учителя царской России. Чем-то он напоминал Беликова из рассказа Чехова «Человек в футляре», но был ещё страшнее и извращённее. Одновременно Ирина Васильевна находила много сходства в его поступках и бесчеловечном отношении к людям и с теми обитателями образовательного мира, что за всю её трудовую жизнь попадались на её пути. В сатирическо-гротескном образе Передонова, как и в образе пошлого провинциального города, где он жил, было много правды.
        Ирина Васильевна узнала о Сологубе, что сам он много лет был учителем гимназии в провинции, прежде чем окончательно обосновался в своём родном городе Санкт-Петербурге, и что у него много рассказов о детях, о гимназистах. Вот эти рассказы и хотела найти Ирина Васильевна, предпринимая свою поездку.
        Ирине Васильевне было не по себе, что в её хорошем, как ей казалось, знании литературы Серебряного века образовалась такая пропасть: статья в Интернете сообщала ей, что Сологуб являлся лидером российских символистов, и что и Блок, и Брюсов, и Бальмонт, и Гиппиус очень ценили его.

       Тем временем водитель объявлял знакомые остановки: «Улица Советская», «Оптовая база». Однако после поворота направо остановка была названа, в понимании Ирины Васильевны, несколько необычно: «Девятый микрорайон, остановка „Магазин”». Мимо окна тянулся длиннющий пятиэтажный дом с огромным количеством магазинов и магазинчиков по первому его этажу, и было неясно, который из них стал названием остановки. «Интересно, а что же дальше...» — подумала Ирина Васильевна, подытожив, что в течение пролетевшего лета она так ни разу и не пропутешествовала в сегодняшнем направлении. А дальше было объявлено: «Торговый комплекс „Идея”». И простое «„Магазин”» уже ни разу не прозвучало. Зато открылись взору бесконечные новострои, в основном продуктового назначения, уже насквозь просматриваемых «стекляшек», как-то вольно-непродуманно повернувшихся то одним, то другим боком к проезжей части и закрывших прежний привычный обзор. «Сколько же их ещё надо нагромоздить?..»
        По дороге в книжный магазин, рассеянно глядя в туманное окно рейсового автобуса, Ирина Васильевна обдумывала содержание телефонного звонка, полученного ею от бывшей, как и она, работницы сферы городского образования, Зои Александровны, такой же престарелой, как и мать Ирины Васильевны, и бывшей когда-то близкой знакомой её матери.
        — И-и-р-р-а, — затянула Зоя Александровна простуженным надтреснутым голосом, — стр-ра...шное тебе, — она замолчала на какое-то время, видимо, подбирая нужное точное слово, но так и не подобрала и поэтому так и продолжила, — стр-ра...шное тебе спасибо за то, что ты так ухаживаешь за мамой.
        «Ну страшное, так страшное», — подумала в ответ Ирина Васильевна.
        — И-и-р-р-а, — а у тебя нет стихов Расула Гамзатова? Я его так люблю. Ему сегодня исполнилось бы девяносто лет. Если найдёшь у себя, позвони мне. У меня кто-то его украл.
        Подобные речи о сборнике Расула Гамзатова все знакомые Зои Александровны, считавшей себя знатоком поэзии ещё и потому, что на случай приглашения в школы, где она когда-то работала, у неё всегда была графоманская заготовка поэтического приветствия, выдаваемая за собственное творчество, — подобные речи надо было выслушивать в начале телефонного звонка уже на протяжении десятилетий, хотя времена дешёвых романов-газет, откуда когда-то провинциальными учителями черпались знания по многонациональной советской литературе, давно прошли.

       В книжном магазине, располагавшемся на втором этаже огромного торгового комплекса, но занимавшем небольшой для достаточного количества сваленных в ящиках по всему залу книг, посетителей было мало. Стеллажи также были доверху забиты литературой. Беглый взгляд Ирины Васильевны не стал задерживаться на названиях лощёных обложек и на именах их авторов — это была не её литература.
        Полусонная, полная, немолодая, но ещё и не пожилая продавщица на вопрос Ирины Васильевны о Сологубе сделала запрос в компьютере и, обнаружив, что Сологуб должен быть, отослала Ирину Васильевну к стеллажу с отделом «Русская классика». Ирина Васильевна долго водила глазами по полкам (вроде бы и книги стояли в алфавитном порядке по фамилиям их авторов), но Сологуба не находила. Зато то тут, то там, между русскими классиками и сверху, на них, бесцеремонно поустроились классики зарубежные, что создавало определённый дискомфорт в поисках нужного автора.
        Ирина Васильевна подозвала продавщицу, и теперь они вместе озирали полки, и даже продавец вынимала порой какой-нибудь том, заглядывая, не за ним ли притаился искомый символист.
        Среди прозаиков Сологуба не было. Не оказалось его и в крутящейся тумбе, среди поэтов, в маленьких сборничках с плохой мягкой обложкой и рассыпающимися страницами.
        — Компьютор то зависает, то выдаёт старую информацию, — оправдалась продавец. — Нет Сологуба.
        «Ладно, буду читать в Интернете», — решила Ирина Васильевна и вышла из торгового центра через крутящийся застеклённый турникет.

       Совсем рядом со зданием супермаркета она увидела огромный щит с портретом словно бы знакомой женщины, но Ирина Васильевна её не знала. Набранная крупным шрифтом подпись гласила, что особа такая-то, завуч одной из МОУ СОШ, беспартийная, выдвигается партией «Деревья Поволжья» в Городскую думу. Пока Ирина Васильевна, задерживаясь перед щитом, спрашивала себя, почему беспартийную выдвигает партия и разве мало ей дел как завучу в школе, что и в Думу зачем-то захотелось, как новые объявления отвлекли её внимание.
       На растяжке у первого этажа жилого дома значилось: «Свадебный салон „Невеста”. ЛИЕВЫЕ шары». «Какие-то интересные шары — „лиевые”, — подумалось Ирине Васильевне, — посмотреть на них, что ли...» — и она вошла в салон.           

       Миловидная внимательная девушка-консультант, выслушав просьбу посетительницы показать ей, как выглядит «лиевый» шар, пояснила:

       — Кошмар, это у нас хулиганы оборвали буквы. Надо читать «ГЕлиевые шары», их гелием надувают.
       «Странно, что мне это в голову не пришло — „оборванные” буквы...» — поблагодарила Ирина Васильевна расположенную к ней продавщицу, выходя из маленького тесного помещения, увешанного, как ей показалось, несколько несвежими в своей белизне длинными свадебными платьями.
       А в глаза уже лезла новая распорка, стоявшая у входа в следующий магазин: Zebralend — значилось на ней английскими буквами. «Или „Страна зебры”... или „Зебрина страна”...» — попробовала перевести Ирина Васильевна. Далее справа и слева, сверху вниз, вертикально, шли надписи уже на русском языке: слева — «Детская», справа — «Обувь»; а между ними, посередине, горизонтально, пояснялось: «Правильная».
       «Правильная» детская обувь?.. Что бы это значило? Выходит, в остальных магазинах она — «неправильная»... Бедные дети... И при чём тут „Страна зебры”?..» — да, и после этого объявления было над чем подумать.
       «Что же это в самом деле такое? Что происходит с человеческими мозгами?..» — новый указатель перед глазами Ирины Васильевны заставил её оторопеть: у высоких ступенек, ведущих в первый этаж, стояли две курящие девицы, легко одетые, несмотря на уже прохладный сентябрьский денёк. Они спешно смахивали пепел в затейливую урну, относящуюся к их объекту, а над головами девиц, над входом в сферу обслуживания, крупными чёрными буквами по жёлтому фону значилось: «Салон красоты „Гараж”. Наращивание волос».
       Ирина Васильевна, оставаясь некоторое время на месте, проводила взглядом работниц салона, завершивших перекур и направлявшихся вверх по лестнице наращивать своими прокуренными пальцами волосы клиентам «Гаража».
       Более гулять по новой части города не хотелось, и Ирина Васильевна села в автобус. На подъезде к девятому микрорайону, она встрепенулась: а как же объявят остановку напротив той, что значилась «Магазин. Девятый микрорайон»? И её интерес был тут же удовлетворён: «Остановка „Магазин”. Десятый микрорайон», — чётко и даже торжественно произнёс водитель. Вдоль улицы десятого микрорайона точно так же, как и напротив, возле девятого, тянулся длиннющий дом с огромным количеством магазинов и магазинчиков по первому его этажу, и так же было неясно, который из них стал названием остановки... «Н-да, порядок соблюдён», — не без грусти отметила факт соблюдения порядка Ирина Васильевна и уже безо всяких сюрпризов доехала до своих мест.
       Она вышла на родной остановке и пошла вдоль стены, по узкой заасфальтированной дорожке, мимо пятиэтажной хрущёвки — своего дома. Сбоку от неё размохнатились ещё не пожелтевшие кусты сирени, усыпанные чирикающими воробьями, а из-под куста, заваленного окурками, к ней тянулись — ура-ура! —  грязные на подушечках, так как ночью был дождь и земля ещё не просохла, но чистые и белые по всей их длине лапы Светлой Личности.

       Светлая Личность (так прозвала бездомного, но всеобщеквартального любимца-кота дочь Ирины Васильевны, приезжавшая к ней в гости каждое лето) получила своё светлое прозвище не только за жёлто-белую расцветку, голубые запухшие глазки, за то, что была толстовата и поэтому тяжеловата, но также и за любовь к долгим беседам на своём кошачьем языке с теми, кто её кормил (а кормили её с утра до ночи), за добрую душу.
       Светлая Личность, тянувшая лапы и при этом что-то тоненько сообщавшая своим хрипатым голосишком, вылезла из-под куста с прилипшими к бокам травинками и палочками, подошла к ногам Ирины Васильевны и брякнулась о земь, корячась перед своей знакомой в позе свивающейся и развивающейся мягкой, но достаточно сильной пружины. За этой сценой, как и всегда в такие моменты, поодаль, внимательно наблюдала молодая ворона, находящаяся в дружбе со Светлой Личностью и поэтому разделявшая с ней их общую трапезу. Воробьи, кажется, также не ожидали от Светлой Личности никаких поползновений в свой адрес, поскольку продолжали щебетать, перепрыгивая с ветки на ветку, раскачиваясь на прутиках, а подчас и оказываясь на асфальте, рядом с котом, чтобы, щебетнув что-то своё, важное и радостное, немедленно снова умчаться на ветку.
       Ирина Васильевна вспомнила, что в её рюкзаке лежит пакетик с хлебом, который она захватила, выходя из дома: заранее покрошила, но ещё не успела отдать птицам. Она достала целлофановый пакет и высыпала крошки хлеба на асфальт, а Светлую Личность подхватила под живот правой рукой и прижала её тёплый бок к своему боку. «Ну ты и тяжела, Светлая Личность», — с удовольствием заметила она любимцу, одновременно обнаружив, что дама её возраста, но с хорошеньким, как это ни странно для таких лет, лицом, правда, маленькая ростом при значительной толщине, идёт в их направлении и уже даже поравнялась с ними, бросив гадливо-неприязненный взгляд на прижатую к боку Ирины Васильевны Светлую Личность.
«Сейчас чего-нибудь этакое сказанёт...» — приготовилась к защите кота Ирина Васильевна, но получила нападение с неожиданной  стороны:
       — Вы чего это хлеб-то рассыпали? — мрачно поинтересовалась хорошенькая. — Сейчас люди пойдут, будут наступать на него, затопчут, а это грех по хлебу-то ходить.
       — Да почему надо по хлебу-то идти, вон сколько места, — отпарировала Ирина Васильевна. — К тому же, от него сейчас ничего не останется, воробьи всё склюют.
       Ирина Васильевна попробовала поставить себя на место внезапно возникшей собеседницы, чтобы, как и она, не понять, что хлеб был высыпан не для того, чтобы его топтали прохожие, а для птиц, но так и не смогла настроить свой мозг на очередную провинциальную аберрацию.
        — Кстати, почему бы вам не осудить тех, кто завалил всю землю под окнами окурками, вот это действительно безобразие, — пошла в наступление Ирина Васильевна.
       Сколько раз она была свидетелем того, как высунувшийся из окна первого этажа полуголый, в любое время года, детина, закончив курение, направлял щелчком окурок прямо в нос светло глядевшей на него Светлой Личности, как всегда пребывавшей на своём постоянном месте под кустом в оправе из окурков. А сколько этих окурков летело сверху со всех этажей, словно, выкурив в своих комнатах несколько пачек, куряки высыпали на головы законопослушных, но неосторожных прохожих с пакетами мусора в руках, избравших такой путь к мусорным бакам, содержимое объёмистых пепельниц.
       — На этих у нас управы нет, — заметила хорошенькая.
       — А на тех, кто птиц и животных кормит, у вас управа есть, я вижу. На непорядочных людей у вас управы нет, а на порядочных есть — вот он, грех, самый настоящий, — вела свою проповедь Ирина Васильевна и таким образом интуитивно нажала на значимую для собеседницы тему греха. Хорошенькая неожиданно извинилась:
       — Ну, извините, если вас чем-то обидела.
       Так и разошлись.

       Возвращаться домой было ещё рано — не куплены кое-какие продукты, и Ирина Васильевна, пройдя вдоль дома, направилась в свой любимый продуктовый магазин. Всем был хорош этот магазин: и дизайн помещения приятный, и продукты чистенько и аккуратно расположились на полках, и девочки-кассирши ласковые и вежливые. Только не дежурил бы сегодня Чёртов Маньяк...
       Чёртовым Маньяком Ирина Васильевна прозвала про себя то ли охранника, то ли надзирателя за покупателями. И было за что. Вдруг жарким летом объявился он, серый, бледный, с глубоко запавшими и оттого тёмными глазницами, в которых холодно тускнели очень светлые, почти белые, глаза. Напряжённо и зорко, как орёл, оглядывая не такой уж и большой зал, с приставленной ко рту мини-рацией, он задерживал свой пристальный, испытующий взгляд на лице покупателя и не отводил его, словно гипнотизируя избранную жертву. И такой жертвой вдруг ощутила себя и Ирина Васильевна. Возраст Чёртова Маньяка не поддавался чёткому определению — можно дать и тридцать пять, а можно и все пятьдесят. Ну вылитый Передонов из повести Сологуба «Мелкий бес», «недотыкомка»...
       На сей раз в поисках одноразовых упаковок со сливками к кофе Ирина Васильевна обратилась к работнице в зелёном халатике, выставлявшей на полку товар. Девушка не успела ещё ответить на вопрос, как Ирина Васильевна услышала за своей спиной:
       — Сливки — вон там.
       Чёртов Маньяк указывал ей, где лежат сливки.

       «Не тебя же спрашивают, чего ты лезешь?» — в сердцах подумала Ирина Васильевна.

       Её худшие предположения оправдались — Маньяк-Передонов сегодня дежурил. Ещё пару раз она встретилась с ним взглядом, вовсе не желая этого, — и всякий раз «недотыкомка» в упор смотрел на неё то из одного, то из другого конца торгового зала.
       «Что во мне может так притягивать? Красивый трёхцветный рюкзак на спине? Белая летняя куртка с наброшенным от действия морозильных камер капюшоном? Или просто скучно дураку, развлекается?» — ну не завязывать же с ним беседу.
       Было нетрудно заметить, что надзиратель пристроился рядом с кассой, куда вела небольшая очередь, и уже пронзает Ирину Васильевну рентгеновскими лучами своих бесцветных глаз, поэтому Ирина Васильевна перешла в другую кассу, хотя очередь там была подлиннее.
       — Покажите свой чек! — услышала она властный приказ, когда расплатилась с кассиром.
       Обернувшись, Ирина Васильевна увидела за своей спиной Маньяка, и он требовал чек. Сменил-таки наблюдение у прежней кассы ради Ирины Васильевны. Она протянула ему чек и, сдерживая раздражение, поинтересовалась:
       — Что не так?
       — Вот эти две «Актимель» у вас не лежат в пакете, а стоят отдельно в корзине, — был ответ.
       — И что же? Сейчас я их положу в пакет сверху, чтобы не раздавить.
       — Я смотрю, заплачено ли за них или вы забыли.
       — Почему я должна не заплатить за эти дешёвые бутылочки, когда у меня оплачены дорогие товары? — Ирина Васильевна вынула из пакета и показала Маньяку дорогую баночку крема для лица. — Ну, чего вы никак не найдёте? Вот же в самом верху чека оплата за «Актимель».
       Чёртов Маньяк наконец разглядел прошедшую через кассу оплату «Актимеля», вернул Ирине Васильевне чек и, направив свой цепкий орлиный взор в длину торгового ряда, не глядя на ещё минуту назад подозреваемую им покупательницу, бесстрастно и скороговоркой произнеся «извините», что было уж совсем неожиданно, стремительными шагами отбыл в другую часть зала.

       После общения с Чёртовым Маньяком надо было прийти в себя, и Ирина Васильевна, оказавшись после полуподвального помещения магазина на свежем воздухе, решила просто пройтись, подышать фонтанами Центральной площади, что была в двух шагах отсюда, успокоить нервы.
       Вот и фонтаны рядом с центральной (и единственной) туристической высотной гостиницей их провинциального городка. А вот и новая растяжка на фасаде с надписью «Обеды — бизнес-ланч, с 12:00, от 120 рублей».
       Ирина Васильевна часто прогуливалась здесь. Гостиница находилась как бы в центре города, но одновременно и сбоку него. За нею простиралась бывшая степь, а ныне Октябрьский парк. Правда, мало какие деревца прижились в нём из-за буйных степных ветров и отсутствия полива, и потому ландшафт, открывавшийся за гостиницей, по-прежнему можно было назвать степным: низкая чахлая сухая трава по кочкам и колдобинам до самого горизонта.
       — Какой дешёвый бизнес-ланч, — эти мысли наконец отвлекли Ирину Васильевну от воспоминаний о Маньяке. — А ведь ещё совсем недавно этой зазывающей растяжки здесь не было...
       Тут же она почувствовала, как сосёт под ложечкой. Да, было время обеда, и Ирина Васильевна, с желанием уже необходимого отдыха от всяческих проблем, поднялась на второй этаж гостиничного ресторана по широкой в тускло-пыльных коврах лестнице.
       В полутёмном вытянутом вдоль окон зале никого и ничего, кроме столов и кресел, не было.
       Ирина Васильевна немного постояла в недоумении, безо всякой надежды спросив в пустоту:
       — Здесь кто-нибудь есть?..
       По её зову из боковой двери, видимо, кухни, вышли две словно заспанные женщины, своим обликом и фасоном юбок и блузок напоминавшие не столько современных, отобранных как на подбор, мило-непроницаемых гейш-официанток, сколько работниц общепита достославных доперестроечных времён. Одна, немолодая, была толста, объёмиста, грудаста и бедраста, но со сладким выражением лица в обрамлении двойного подбородка. Вторая — как бы её помощница, во всём ей послушная, — молоденькая, но нехуденькая, с неопрятно развившимся ореолом серых волос вокруг маленького невыспавшегося невыразительного личика.
       — Что вы хотели? — спросила взрослая. Молодая выглядывала из-за её спины.
       — Я прочла о бизнес-ланче. Это у вас?
       — Да, — ответила немолодая, — только начало обеда в час дня, а сейчас только двенадцать.
       — А в вашем объявлении написано, что обеды с двенадцати дня...
       Ирина Васильевна уже собралась было спуститься назад по лестнице из обманчивой столовой, как работница кухни удержала её:
       — Нет-нет, проходите, мы вам что-нибудь насобираем. Проходите вон туда, там зал для бизнес-ланчей, а здесь мы сейчас спортсменам будем накрывать.
       Молодая проводила Ирину Васильевну до двери в соседний зал, о существовании которого Ирина Васильевна, раза два побывав в этом ресторане на юбилеях своих школ, и не подозревала.
       Она толкнула тяжёлую дверь. Её взору предстало очень просторное, квадратное, а не вытянутое вдоль окон, как первое, помещение, с высочайшим потолком и длинным балконом сбоку, видном в огромные, от пола до потолка, окна. И в этом зале, предназначенном, видимо, для каких-то многолюдных банкетов, Ирине Васильевне, одной, предстояло принять бизнес-ланч.
       — Может, ещё кто подойдёт? — тоскливо подумала Ирина Васильевна, придавленная размерами предоставленного ей помещения. Зал был уставлен громоздкими деревянными коричневыми столами. Возле каждого стола по четыре объёмистых кресла, обтянутых искусственной кожей, тоже коричневой.
       Прежде, чем выбрать стол, Ирина Васильевна вышла на узкий балкон, где к перилам было приставлено несколько таких же столов и кресел. Роль перил вдоль длинного, но узкого балкона брала на себя сплошная оштукатуренная грязно-розовая стена, подойдя к которой и опершись на неё, невольная искательница приключений обнаружила под балконом внутренний гостиничный дворик-колодец с лавками по стенам и полуобнажённой белой женской скульптурой в центре. Несмотря на представшие её глазам атрибуты культуры, Ирине Васильевне всё же стало как-то не по себе: «Тюремный дворик. Как же можно вкушать ресторанные блюда на таком балконе? Как неуютно...» — и она вернулась в пустынное помещение, где наконец выбрала себе стол в глубине, но сбоку от входа.
        Перед ней был весь зал как на ладони. Оказалось, что в нём, прямо напротив неожиданной для него посетительницы, расположилась сцена, правда, зашторенная тёмным занавесом.
        Вот из-за этой сцены, из-за занавеса, сбоку, и появилась какая-то новая «недотыкомка», также мужского пола, в сером спецкомбинезоне. На Ирину Васильевну она не посмотрела, но зачем-то ещё глубже задвинула кресло за стол близ сцены и так же бесшумно удалилась, как и возникла.
       — Ещё один Маньяк, что ли? И чего я тут делаю? — Ирина Васильевна уже собралась было встать, распростившись с мечтами о бизнес-ланче, как в зал вошла та же полусонная молодая официантка. Сейчас, вынужденная смахнуть с себя остатки сна явно нестандартной ситуацией, она долго и тревожно озирала зал в поисках Ирины Васильевны, наконец обнаружила её у стола в глубине, сбоку от двери и, лучась от радости, что всё же нашла единственную посетительницу, подошла к ней принять заказ. Девушка имела наивный облик, слегка косила и пришепётывала.
       — Так что у вас на обед? — поинтересовалась посетительница.
       — Ишчо не знаю, — простодушно ответила официантка и на изумлённо-вопросительный взгляд Ирины Васильевны поспешила спросить:

       — Я пойду, узнаю?
       — Как? А меню? У вас бизнес-ланч на выбор?
       — Нет, за сто двадцать рублей у нас только один вид обеда. Если хотите, есть ещё и за триста пятьдесят.
       — Ну ладно, несите, что у вас есть за сто двадцать.
       И девчонка, исполнительно кивнув сговорчивой клиентке, удалилась.
       Девушки не было, как показалось Ирине Васильевне, долго. За это время Новый Маньяк так же тихо появлялся раза два, с равными интервалами, из-за сцены и, поправив кресло у того же стола, не глядя на Ирину Васильевну, удалялся тихо, как и возникал. От пустоты большого, но всё же ограниченного пространства звенело в ушах. И уйти хотелось, но и странно любопытно было, чем же всё кончится в этом мире абсурда, уже в туркомплексно-ресторанном его варианте.
       Наконец, официантка появилась с подносом в руках, на который был уставлен весь обед.
       — Скорее отобедать, и вон отсюда, и никогда больше сюда ни ногой!

       Но есть хотелось, и Ирина Васильевна с интересом стала изучать свой бизнес-ланч, расставляемый официанткой на слишком большом для одного человека столе.
       Ей принесли заветренный салат, включавший в себя солёную капусту, кубики тёмного солёного огурца и варёной свёклы. Совсем в духе советских времён. Бледно-синеватую окрошку, на первое, в разведённом холодной водой кефире, чего Ирина Васильевна не выносила всеми фибрами души. Но в окрошке плавали хлопья свежего зелёного огурца и бордовой редиски, и это было призывно, несмотря на общую, более чем неаппетитную картину. Тушёную, видимо свиную, печень в четырёхугольной, а не круглой тарелке (веяние времени) на второе, с гарниром из лапши, политой сероватым соусом. И бледный компот, налитый в широкую креманку на длинной тонкой ножке и заваленную крупными кусочками льда, что удивило Ирину Васильевну, ведь день-то был уже не летний, а осенний, прохладный, и этот лёд можно было бы положить в отдельную ёмкость, на усмотрение посетителя. По просьбе Ирины Васильевны, ей тут же было поднесено с дополнительного стола для раздачи чая блюдце, на которое она и выложила куски льда.
       Но никуда не деть нерастраченную способность к удивлению, хоть она, эта способность, и забавна, наверное. Вот хотя бы хлеба в корзинке лежало не на одну Ирину Васильевну, а вдоволь, с излишком, как в старые добрые общепитовские времена: три ломтя чёрного и три куска белого хлеба-батона, и он был даже свежим.
        Переложив огурцы, покрошенные яйца и редиску из окрошки на тарелку с печенью, вместо овощного гарнира, и решив, что к заветренному салату она не притронется, Ирина Васильевна нацепила на вилку и попробовала кусочек свиной печени, которую давно не ела и поэтому даже по ней соскучилась. Печень оказалась вкусной, хорошо протушенной, но еле тёплой; такой же полутёплой была и вермишель, и серый соус отдавал чем-то кислым. Всё это, и так не горячее, стремительно остывало, и Ирина Васильевна ела, но ела с некоторой долей брезгливости, хотя и обтёрла как следует столовые приборы бумажной салфеткой. Поэтому она удивилась, обнаружив, что как-то незаметно для себя расправилась не только с печенью, но и с холодной вермишелью в кислом соусе, а затем и с салатом, правда, при этом тревожась: «Не затошнит ли?..»
       Компот оказался из рук вон плох: странный горьковатый вкус, не напоминавший вкус никаких известных ягод, в том числе и сухофруктов, не был отбит льдом, и ёмкость креманки, вместо обычного стакана, не добавила предполагаемой радости. Придётся зайти в «Чайкоффского» и выпить там кофе.
       Обед был закончен, но официантка не появлялась с необходимым счётом в руках, и Ирина Васильевна поняла, что ей надо, наконец, уносить свои ноги подобру-поздорову. Поднимаясь из-за стола, она бросила пытливый взгляд на угол сцены, не появится ли опять из-за кулис «недотыкомка», чтобы поправить кресло, задвинув его поглубже. Но «недотыкомка», слава тебе, господи, не появился.
       В прежнем зале было всё так же безлюдно, только на столах уже был накрыт комплексный обед для спортсменов и в высокие гранёные стаканы был разлит тот же компот, только без кусочков льда.
       Обе женщины хлопотали у столов.
       — Ну, как вам обед, понравился? — дежурно-сладко поинтересовалась пожилая.
       — Печень была вкусной, но холодной, — честно призналась Ирина Васильевна.
       — Правда? — изобразила изумление толстуха. — Значит, в следующий раз посильнее подогреем.
       Молодая также перестала расставлять тарелки по столам и, наивно приоткрыв рот, опять полусонно и косоглазо глядела на единственную посетительницу.
       Ирина Васильевна положила ей в руку приготовленные сто двадцать рублей (та, не глядя, сунула их в карман передника) и, непонятно почему, спросила:
       — А всё-таки меню у вас есть? Что у вас бывает, кроме печени? Что будет, например, завтра?
       — Ишчо не знаю, — последовал как бы заученный ответ. — Пойти спросить?.. — девушка кивнула на дверь кухни.
       Но, уже не ожидая ни меню, ни чека, Ирина Всильевна поспешила покинуть гостеприимное, но странное заведение. Как в прошлом веке побывала.
       Чашечка прекрасного кофе капуччино в «Чайкоффском», кофейном уголке на первом этаже универмага, расположившегося на этой же самой площади с фонтанами и гостиницей, была мастерски, как нигде, приготовлена чудесными ласковыми девчушками, хорошо знавшими Ирину Васильевну и всегда ей улыбавшимися, что вернуло нашей героине доброе настроение. Хватит хождений по злачным местам, пора домой.

       Дома Ирина Васильевна застала свою восьмидесятисемилетнюю мать Павлу Леонидовну за писанием рассказа под рабочим названием «Клара-волонтёр». Клара была подругой Павлы на протяжение более чем пятидесяти лет. Обе они начинали работу в этом городе учителями вечерних школ. Клара Сергеевна, моложе Павлы Леонидовны года на четыре, ещё бегала на своих ногах по общественным организациям, называя свою деятельность новомодным слово «волонтёрство», так как не получала за свою работу в них ни копейки. Павла же уже как пять лет не спускалась со своего пятого этажа и не выходила из дому по причине перелома шейки бедра. С тех пор Павла Леонидовна была освобождена ото всех обязанностей по дому и проводила свои часы то за вышиванием, то за чтением книг из домашней библиотеки, то за писанием мемуаров, одной из глав которых должен был стать рассказ о подвижнической деятельности Клары Сергеевны, периодически навещавшей подругу и сообщавшей ей новости городской жизни. Несмотря на то, что один глаз уже плохо слушался, не видел и даже закрывался, писание рассказа про подругу доставляло Павле Леонидовне удовольствие и умиротворение.
       — Когда прочитаешь, Ирочка? — спросила она подошедшую к ней дочь, протягивая исписанный лист.
       — Ты обедай, мамуля, а я почитаю, — ответила дочь и проводила мать на кухню, где уже накрыла ей разогретый обед.
       Пока Павла обедала, Ирина Васильевна прочла написанное. Почему-то авторская мысль совершила глубокое отступление в детство Клары, когда её отец, министр образования одной из союзных славянских республик был репрессирован, и шестилетняя Клара его больше никогда не видела. Подобное в те годы случилось и с отцом Павлы, только он был главным инженером на крупном заводе, а Павле было десять лет. Репрессированные и расстрелянные отцы (им было в этот момент тридцать четыре и тридцать семь лет соответственно) вспоминались дочерьми как былинные богатыри, принявшие неравный, героический бой с чёрными вражескими силами.
       — А когда же ты будешь писать о Кларе Сергеевне, как о волонтёре? — дочь отдала листок матери, довольной, что её творчество востребовано.
       — Чувствую, что ещё не скоро, — ответила Павла Леонидовна, — слишком много всего было в Клариной жизни...
       И это было хорошо, что рассказ не заканчивался и Павла была занята, отвлекаясь таким образом от своих старческих хворей.
       — Ты попиши немного, а потом ляг полежи, — посоветовала дочь. — Помнишь, как у Маяковского про деревенских пахарей: «Сидят папаши. Каждый хитр. Землю попашет, Попишет стихи».
       Павла Леонидовна улыбнулась, она знала эту цитату из поэмы «Хорошо», так как тоже, как и Ирина Васильевна, была учителем литературы.

       Теперь надо было идти на встречу. Она была назначена всё возле тех же фонтанов на главной площади, но как-то странно назначена. Просто, когда несколько дней назад Ирина Васильевна встретила здесь прогуливающуюся Зинаиду Тимофеевну, они договорились, что по вечерам будут сюда, по возможности, приходить, а Ирина Васильевна не была здесь уже целую неделю. Да и надо было по-настоящему отдохнуть от сегодняшних впечатлений, спокойно подышать вечерним воздухом, напоённым благостными водяными брызгами.
       Зинаиду Тимофеевну она обнаружила в самом конце вереницы добросовестно работающих фонтанов, на лавочке, близ нового действующего, но ещё недостроенного Храма. Несмотря на хмурый вечер, освещаемый только лишь белыми разбрызгивающимися струями да в любую погоду горящим золотом купола церкви, Зинаида Тимофеевна читала местную бесплатную газетёнку.
       — Неужели всю неделю поджидала меня на этой лавке?.. — Ирина Васильевна подошла к бывшей коллеге и поприветствовала её.
       Пошли неспешно, парой, к самому обрыву, мимо Храма, к Старой Школе, единственному уцелевшему зданию красного кирпича довоенной постройки, где сейчас помещалась картинная галерея местных художников и где, на высоком берегу, устремясь в небеса, памятник-стела (захоронение участников Гражданской и Великой отечественной войн) был обращён застывшими лицами каменных воинов через местную полувысохшую речку под обрывом и далее через великую полноводную реку к волнистымым её курганам, хранившим многовековые тайны. 
       Здесь открывался широчайший простор. Вдруг распогодилось: ушли хмурые тучи, небосклон посиреневел, и обнаружилась над манящими, далёкими курганами половина багрового шара опускающегося за горизонт солнца. Как же хорош речной воздух на таких высоких берегах! Какой малой былинкой на ветру ощущает себя каждый сюда пришедший...
       Приятельницы беседовали. Оказалось, Зинаида Тимофеевна только что из церкви, где ставила свечу за успешный полёт сына на конференцию в Москву. Сын улетел сегодня. В прошлом Зинаида Тимофеевна, секретарь партийной организации школы, атеистка, а ныне, как и Ирина Васильевна, неработающая пенсионерка, вела работу по искоренению религиозных пережитков. Так, при её активном содействии, с поста завуча-организатора была уволена и переведена в простые учителя некая Вера Петровна, тайно покрестившая ребёнка в далёком от города посёлке, имевшем и тогда свою маленькую церковку.
       Но с тех пор времена изменились неузнаваемо, и теперь настало время и для Зинаиды Тимофеевны посещать батюшку и каяться в содеянных грехах.
       Зинаида Тимофеевна была учителем английского языка. Вообще-то её образование имело первой специальностью русский язык и литературу, но она избрала преподавание английского, поскольку оно предполагало отсутствие проверок ученических тетрадей и обучение не целого класса в сорок человек, а только его половины. Зинаида Тимофеевна хорошо знала содержание учебников английского языка в пределах школьной программы, но на более глубокое его освоение её интересы уже не распространялись, поэтому на сообщение Ирины Васильевны о том, что она сейчас занялась самообразованием, восполняет свои пробелы в английском языке через Интернет и даже делает творческие поэтические переводы открытой ею недавно американской поэтессы Сары Тисдейл, Зинаида Тимофеевна отреагировала молчанием с непонятной улыбкой на морщинистых губах.
       Поговорили про Зою Александровну, любительницу Расула Гамзатова. Та недавно также звонила Зинаиде Тимофеевне и задавала свой излюбленный вопрос о сборнике стихов аварского поэта.
       А затем Ирина Васильевна выслушала подробный и, надо сказать, даже увлекательный рассказ о том, как Зинаида Тимофеевна разыскивает необходимые ей продукты: за сметаной она ездит в магазин аж на другой конец города, в новую его часть, потому что там «самая лучшая сметана»; ради любимых булочек с кунжутной посыпкой переходит страшные дороги с грузовым транспортом в Гиперсупермаркет, выросший этим летом в чистом поле на въезде в город; любимую зубную пасту «Кедр» ищет на необъятных просторах оптового рынка по маленьким его подвальным закоулкам.
       — Как вы много путешествуете... — заметила Ирина Васильевна, подумав про себя, что не проще ли было бы всё же купить всё это в какой-нибудь «Пятёрочке» рядом с домом. — А я не могу на такие расстояния от дома удаляться.
       — Я же одна, — отвечала Зинаида Тимофеевна (сын её жил поблизости, но в другом городе), — а вам надо маму кормить.
       Да, было уже шесть часов вечера, приближалось время ужина, и маму надо было кормить.
       На прощание Зинаида Тимофеевна спросила Ирину Васильевну, впрочем, не интересуясь ответом:
       — А за кого вы завтра будете голосовать? Я за «Деревья Поволжья». Только они помогли мне с ремонтом, когда меня сосед залил.
       Ещё одним увлечением Зинаиды Тимофеевны было хождение по кабинетам депутатов с различными житейскими просьбами, а Ирина Васильевна с Павлой Леонидовной как-то обходились без этого.
       Ирина Васильевна довела Зинаиду Тимофевну до автобусной остановки. Прогулка всё же вышла приятной.

       На сон грядущий Ирина Васильевна прочла В Интернете несколько рассказов Фёдора Сологуба. Прочла с неослабным напряжением, изумлением и восхищением перед мощью и своеобразием таланта открывшегося ей русского писателя. Сологуб пронзил вдоль и поперёк всё её существо своим художественным словом.
       Но впечатление от прочтения складывалось двойственное. Все прочитанные Ириной Васильевной рассказы Сологуба, словно погружавшие её в холодный кипяток жизни дореволюционной России, были ли они о детях или о молодых женщинах, как из разночинной, так и из дворянской среды (а именно к детям и женщинам было обращено всё сочувствие писателя) заканчивались смертью героев, случайной, насильственной или добровольной, но, в любом случае, смертью освободительной.
       Падала ли четырёхлетняя Раечка с высоты на камни из окна (рассказ «Утешение») — это было нужно для того, чтобы она, сама ангелок, призванный ангелами, не прожила бы эту полную страданий жизнь, а веселилась бы с младенчества в небесах. Пронзала ли своё сердце кинжалом полная сил, красоты и здоровья молодая женщина (рассказ «Красота») — это был добровольный уход от пошлого и серого мира, топчущего красоту, в иную, справедливую, но потустороннюю обитель.
       Смерть и жизнь, тесно обнявшись, как два борца, совершали свою драматическую схватку, и смерть, холодная, уверенная, непроницаемая, неизменно побеждала.
       Как можно любоваться смертью? Почему символизм пропитан именно этой идеей? И сколько же зарубежных и российских писателей и поэтов были захвачены именно этой темой в мучительную предреволюционную эпоху Серебряного века... У Ирины Васильевны не было ответа на этот вопрос.
       Она ещё раз перечла предсмертные мысли Елены, героини рассказа «Красота»:
       «Построить жизнь по идеалам добра и красоты! С этими людьми и с этим телом! — горько думала Елена. — Невозможно! Как замкнуться от людской пошлости, как уберечься от людей! Мы все вместе живём, и как бы одна душа томится во всем многоликом человечестве. Мир весь во мне. Но страшно, что он таков, каков он есть, — и как только его поймёшь, так и увидишь, что он не должен быть, потому что он лежит в пороке и во зле. Надо обречь его на казнь, — и себя с ним».
       Гнетущая атмосфера жизни сологубовских героев глубочайше раскрывала мотивы их поступков, как бы оправдывая их суицидальные устремления, и, влюблённый в свои вынянченные детища и до конца растворившийся в их образах, автор не находил иного способа оградить их от нравственных мук.
        Но странным образом трагический финал их трагического существования не перекрывал собою силу их жизненного художественного проживания, и Ирине Васильевне казалось, что они и не умирали вовсе, а, возникшие на страницах рассказов Сологуба уже почти два века назад, продолжали жить до сих пор. 
        Конечно, неверно было бы отрицать, что тема смерти и в нынешнюю писательскую эпоху не была актуальной. Не об этом ли говорило обилие детективов на книжных прилавках да и большинство новостей и по телевидению, и в Интернете... И сколько непоправимых событий из жизни знакомых Ирине Васильевне людей словно отзеркаливали события рассказов Сологуба... Не у Зои ли Александровны, любительницы стихов Расула Гамзатова, вот уже сорок лет, как дочь свела счёты с жизнью от несчастной любви и самоуничижения... И, не напротив ли, сама жизнь давала писателю обильный соответствующий материал...
       А тема затхлой провинции и её пороков! Ирина Васильевна уже не могла не смотреть и на свою провинциальную жизнь глазами Сологуба. Разве её сегодняшний день, впрочем, как и каждый её день, не был подтверждением сологубовского выморочного реализма...
       Но ненавидеть эту жизнь и вместе с нею людей Ирина Васильевна была неспособна.
       Разве не заботились о её матери её подруги по долгой совместной жизни в городке — Зоя Александровна, сказавшая ей «страшное спасибо» за её мать; Клара-волонтёр, сама старая и больная, но поднимавшаяся к подруге хотя бы четыре раза в год на пятый этаж; Зинаида Тимофеевна, не бывшая подругой Павлы, но, через Ирину Васильевну, сочувствующая ей...
       А книжный продавец, а другие продавцы, а повара и официанты — разве не выполняли они, пусть и томясь в охватившей их степной полудрёме, духовные и материальные потребности Ирины Васильевны... Разве не извинились перед ней ворчливая хорошенькая и сам Чёртов Маньяк...
       Не получалось сейчас (а время было позднее, и Павла Леонидовна  уже давно почивала в своей комнате) окончательно сформулировать разбегающиеся мысли насчёт прочитанного и пережитого, пережитого и прочитанного. Не пора ли спать, и завтра есть время подумать надо всем этим.
       Ирина Васильевна уже устроилась в постели, найдя наконец удобное положение для ноющего локтя и коленей (была неосторожна и упала несколько дней назад на ровном месте), как пришла эсэмэска на сотовый, лежавший у Ирины Васильевны в изголовье на случай какого-нибудь звонка.
       Партия «Деревья Поволжья», выдвигавшая беспартийного завуча школы в городскую Думу и помогшая в ремонте квартиры Зинаиде Тимофеевне, обращалась к избирателям: «Деревья не могут выбирать, а ты можешь, — бежала узкая строка по засиявшему в ночи табло мобильника. — Деревья не могут выбирать, а ты можешь... Деревья не могут выбирать, а ты можешь...»
       «Непорядок, — задрёмывая, думала Ирина Васильевна, — день тишины ещё не закончился, агитация запрещена, а выборы только завтра... Сологуб... Соло губ... Соло каких губ?.. Почему  соло?..»
       Она перевела взгляд на незашторенное окно — там высоко, ясно мерцали звёздочки.

       «Люди, люди, высокие звёзды,
       Долететь бы мне только до вас...»

       Память подсовывала под конец дня когда-то любимые Ириной Васильевной строки из советского поэта, но ныне они не вызывали в бывшей учительнице русского языка и литературы прежнего подъёма.
       «Спасайся! К нам!» — тут же переплетался с гамзатовской темой тревожный шёпот звёзд, обращённый к измученному равнодушием и невежеством взрослых  мальчику Серёже из сологубовского рассказа «К звёздам».
       «Какие уж там высокие звёзды... Однако человеческая и писательская звезда таких, как Фёдор Сологуб, действительно высока, а значит, Расул Гамзатов всё же прав...» — и уже что-то качало её на волнах и уносило мягко и ласково в степные провинциальные её просторы, где только неуёмный ветер исполняет своё извечное соло на дудочках раскачивающихся камышей, возродившихся этим летом в неприжившемся Октябрьском парке.

29.09.2013

Рассказ опубликован на портале Проза.ру в 2013 году.