Маленькая жизнь

 

       Если только бывает в жизни счастье, то наверное, оно выглядит именно так.

       Представьте себе раннюю осень. Или даже позднее лето. Вы только что вернулись домой после школьных каникул.

       Помните, какой огромной, просторной кажется вам после вашего «загорода» Москва? Какие степенные, добротные дома… с высокими потолками прохладное метро… полупустые — тоже будто отдохнувшие за лето — магазины…

       Каким большим и новым кажется вам и ваш дом, и ваш подъезд, и квартира — всё, как будто только после ремонта! Или даже отстроено заново!.. И ваша комната, и все вещи в ней — как новые! За лето вы успели соскучиться…

       А улица ваша, а ваш двор, а парк возле дома — помните? А здание школы? — пустующее пока…

       Когда ты приезжаешь домой — загорелый, весь навитаминенный и подросший… ты чувствуешь это по тому, как вдруг сами собой «укоротились» твои штаны и стала тесной лёгкая курточка, которую ты за всё это время не то что не надел, но даже и не притронулся к ней — жарко! — целое лето она так и провисела в бабушкином шкафу, а то и вовсе в чемодане пролежала, а ты так и пробегал три месяца в шортах и плавках!

       Повзрослевший, поумневший, обласканный солнцем и ветром… а также бабушками (может быть, даже и обеими! и обоими дедушками) — с каким трепетным чувством обновления ты вступаешь в осень!..

       В восьмой в твоей жизни сентябрь.

       О этот запах спелого барбариса! О краснеющие листочки его! О пустые ещё дворы!

       О приятное предвкушение новых встреч с дорогими друзьями! О запах побелки и краски в классах! О запах новых учебников! О гладенькие и чистые пока тоненькие тетрадки! — по двенадцать листов и за три копейки, розовые и светло-жёлтенькие… а ещё зелёные — но те шершавые и за одну… А новенькие прозрачные к ним обложки?!

       О это чувство возвращения! — ощущение чистой совести, свободы собственной воли и спокойной уверенности! — тебе даже хочется в школу! — подумать только!

 

       Яша Рыков пролёт за пролётом спускался по лестнице, когда соскальзывая ногами с отполированных многолетней чужой ходьбой ступенек, а когда и спрыгивая вниз сразу через несколько их — две-три-четыре… Он любит спускаться и подниматься так — пешком. Прохладная полутьма подъезда всегда приятна ему: и сама по себе, и как некая прелюдия прогулки. Ну или возвращения домой — когда как.

       Они с Лёхой договорились сегодня гулять вместе.

       Лёха Лопырев — Яшин одноклассник, хороший парень и, возможно даже, лучший его друг. Ну или один из них — потому что у Яши друзей много и все они замечательные, потому что…

       Впрочем, об этом как-нибудь после.

       Потому как сейчас — да вот же он, Лёха! — уже вышел, качается на качелях напротив дома, на детской площадке, пока Яшу ждёт.

       — Лёха-а-а! Здаро-ова-а! — громко кричит Яша и радостно бежит к качелям.

       Насыщенный, настоянный на листве и травах, летне-осенний воздух — тёпло-прохладный, упругий и свежий — кажется, тоже рад их встрече.

       — Здаро-о-ов! — весело отвечает Лёха.

       Тоже подросший и посмуглевший за лето, он ловко спрыгивает с качелей, и друзья пожимают друг другу руки — очень по-мужски и совсем по-взрослому.

       — Ну чего?! Рассказывай! Где был?! — начинает Яша, предвкушая, в том числе и свой собственный рассказ о летних каникулах. Всё-таки столько не виделись! Целых три месяца! — за которые столько всего произошло!

 

       Он провёл их в деревне, где они с дедом каждый день ходили на речку — и купаться, и на рыбалку — и он научился удить рыбу! Вообще-то, он и раньше умел, но тут научился делать это совсем хорошо — дед его хвалил! И они катались на лодке — много раз! — и Яша сидел на вёслах! — и тоже много раз!

       И каждый вечер они жгли костёр: когда картошку пекли, когда яблоки в фольге, а когда просто так. А ещё дедушка делал шашлыки!

       Яша вспомнил их вечерние костры и почувствовал вкусно-дурманящий запах дыма, рассыпчатый жар печёной картошки, чуть прикопчённую, с кислинкой, сладость печёных яблок из сада, умопомрачительный сок домашнего шашлыка, когда после долгого томления возле костра и кормления комаров ты наконец сам вгрызаешься в горячее мясо…

       Вспомнил он и бабушкин сад — весь в зелени трав, цветов и деревьев… правда, траву бабушка не жалует — сорняк! — и борется с нею не покладая рук, но та всё равно кое-где, то тут, то там, успевает вырасти высотой чуть ли не с целого Яшу и даже заколоситься…

       Он вспомнил деревянный крашеный пол в доме, сумрачную прохладу комнат, когда снаружи притворены ставни, а внутри на окнах, на шнурке-учкуркé, кружевные занавески, и через лёгкий белый, почти зимний, узор виден светлый и яркий летний день…

       И как он выбегает из комнаты на веранду, выскакивает на крыльцо и спрыгивает со ступенек во двор…

       И даже на улицу можно не выходить — он уже «на улице», на свежем воздухе — потому что весь день во дворе, в саду.

       И весь день можно ходить в одних трусах, да! — потому что лето, солнце, тепло! И даже жарко!

       Умывайся из умывальника, привязанного к стволу дерева: звяк-звяк! — плещись себе! Причешись мокрой пятернёй — и айда в огород, к деду!

       А бабушка уже жарит-печёт им к завтраку…

       Ах, эти бабушкины сырники!.. А блины!.. А пироги! А чёрный и сладкий «дымящийся» чай из самовара?! А прохладное из погреба молоко?! А сладкий компот из дедовой вишни?!..

       А после завтрака — и до самого обеда! — можно мастерить что-то, строить из разного хлама, что свален у деда за сараем в огромную в кучу…

       А можно и на улицу пойти — там ребята — и можно или в гости, или к себе, или на речку…

       Или, наоборот — обратно в комнаты вернуться, плюхнуться на кровать — и читать, читать, читать… запоем!

       Ах, сколько всего он прочёл! И «Сына полка», и «Робинзона Крузо», и про капитана Немо успел! И ещё раз перечитал «Волшебника изумрудного города».        И «Огненного бога Марранов» ещё.

       Да, читать! — до обеда! — а бабушка уже снова варит-парит тебе…

       О серый, тёплой буханкой, возлюбленный хлеб! — дед только принёс его в сетке-авоське — и ты бежишь отщипнуть, оторвать горбушку… И бабушка боится, что ты испортишь себе аппетит, но напрасно она боится, потому что… О этот, со свежим укропом, огнедышащий борщ! Кто же откажется от такого?! О с рассыпчатой гречкой котлеты! О блаженная, сладостная послеобеденная усталость!..

       А вечером, перед отходом ко сну — когда летний день отшумел, отыграл и угас… и темнеет в саду, и шиповник начинает источать какой-то особенно малиновый, пронзительный аромат… — и таких дней, и таких вечеров ещё великое множество… — ведь впереди у тебя целое лето! Благословенное, безоблачно-счастливое лето!..

       Конечно, в обычной жизни Яша никогда так не выражается: «благословенное» да ещё и «сладостное» — но такие слова есть, он знает, он же читает книги! И здесь они абсолютно уместны — более чем! — ведь именно так он себя и чувствовал тогда! — когда, почистив зубы и умывшись всё из того же привязанного к дереву рукомойника, а после этого, сидя на крылечке и поливая себе из ковшика, вымыв ноги (с грязными бабушка в комнаты ни за что не пустит!) и прошлёпав босиком по чистым полам, устеленным домотканными тряпичными половиками-дорожками, он валился в застеленные чистейшими простынями бабушкины перины и засыпал счастливым сном, едва голова его успевала коснуться подушки…

 

       — «Чиво-чиво»! В лагере был! — Лёха снова влез на качели и стал раскачиваться.

       — Ну и как?

       — «Как»! Здорово, чё! Класс! — оттолкнувшись ногами от земли, Лёха подпрыгнул назад и вверх, а затем, вытянув ноги, с силой устремился вперёд и вниз, и снова вверх.

       — И чего делали там? — снова спросил Яша, которому не терпелось начать свой собственный рассказ.

       — Ой, «чиво делали»! Чё мы там делали… Мы там такое делали! — хмыкнул Лёха.

       Качели продолжали набирать высоту и скорость.

       — Та-акое!..

       — Так чего вы делали-то?! — в третий уже раз спросил Яша.

       Ему очень хотелось самому начать наконец рассказывать! Ну что они могли там делать, в самом деле? В лагере этом. В «Зарницу» играть? «Отряд, равняйсь, смирно»? Таких «дел» ему и в школе хватает, спасибо.

       — Ну?!

       — Баранки гну!

       — Так чего делали-то? — Яша готов уже был разочароваться и отчаяться.

       Эх, лучше бы он не спрашивал, не приставал, не настаивал! Потому как:

       — О! Ха! — качели стремительно упали… — Баб лапали!! Ха-ха!! — …и, взвизгнув, круто взлетели опять.

       — Чего-о вы там делали?.. В смысле, как лапали?.. В каком смысле?

       Яша не верит своим ушам и понимает, что вопросы его звучат сейчас более, чем глупо — зачем спрашивать, показывая тем самым не только свою неопытность в данном вопросе, но и полную неосведомлённость: допытываться, «чего» и «как», в то время как другие уже не только всё знают, но и умеют! И «чего», и «как».

       — «Как-как»! — передразнивает его Лёха. — Никак! «В каком смысле»! В прямом! Берёшь себе и лапаешь! Ха!!

       — А они чего?..

       — «А они чиво»! А они тоже!! — смеётся Лёха, довольный.

       Качели его взлетают ввысь и опадают, затем снова взмывают и снова падают — тонко поскрипывая, всхлипывая, высоко и остро вскрикивая от своего и Лёхиного усердия. И кажется даже, они шатаются — старенькие детские качели! — ну не привыкли они к таким нагрузкам. Лёха работает ногами и корпусом, выгибая то грудь, то спину, то вытягивая вперёд, то подгибая под себя ноги, он раскачивается что есть мочи, раскраснелся, тёмные глаза его горят.

       А Яша стоит в песочнице и чувствует, что песок каким-то образом уже успел набиться в надетые им под сандалии носки.

       Он понимает, что лето — его лето! — бесценное лето! — лето, которое только раз в году! — как Новый год! — как и сама жизнь! — которая случается с каждым, без преувеличения! — но ведь всего только раз в жизни…

       Его лето — кончилось. В лагерь он — не съездил. И уже не поедет. Конечно, какой теперь лагерь, когда учебный год на носу? Вот-вот начнётся. Смешно!

       Возможно, он и на следующий год не поедет туда. И вообще никогда. А почему? Да потому, что кому же в здравом уме и твёрдой памяти придёт на ум отправлять ребёнка в лагерь при живых бабушке и дедушке? И даже бабушках и дедушках. Каким нормальным родителям? Правильно, никаким. Вот поэтому.

       И если кто-то знает, что такое чувство упущенных возможностей — или даже возможности — всего одной! — одной-единственной! — он меня, а вернее Яшу, поймёт.

       А Лёха — качается себе! И от каждого нового взмаха и взлёта качелей — там, на самых высоких точках рисуемых ими дуг — вперёд и назад! — назад и вперёд! — сладко занимается у него в груди… — или не «сладко», а «кисло», но всё равно вкусно! — и мягко сводит внутренности, как от лимона скулы, и слегка подрагивает в животе. Он разгорячился, разрумянился весь, и родинка на его смуглом лице, прямо над верхней губой, — вопреки всем законам оптики, физики и перспективы — стала видна более отчётливо…

       А Яша в песочнице не может сдвинуться с места.

 

       …А я смотрю на них обоих из своего «Прекрасного далёка»* и понимаю, что рассказ мой пробуксовывает. Мне хочется насытить его деталями: неподдельными чувствами, наивными и глубокими мыслями, ошеломляющими открытиями, характерными словечками, живыми диалогами… может быть, даже второстепенными персонажами — какими-нибудь пионервожатыми, например…

       Но у меня не получается — сама-то я в лагере была один только раз, да и то в… как теперь бы сказали, «элитном». С «группой товарищей» по ансамблю, где все мы друг друга знали и знали, кто и на что способен, а посему ничего столь «неожиданно-прекрасного» в моей жизни тем летом не произошло.

       Да к тому же я и не мальчик. Я по-другому чувствую.

       Поэтому я принимаю мудрое и единственно верное решение, а именно, дожидаюсь субботы и пишу Яше: сам рассказал байку — вот сам пусть её и «насыщает».

       «яшк привет», — пишу.

       «привет королевишна! — получаю незамедлительный ответ, а также букетик цветов, корону и смайлик. — звя?»

       «звя», — не успеваю набрать я, как телефон в моей руке начинает звонить.

       Яшка, как всегда, в отличном настроении — весел и рад. И не скрою: привычно и приятно думать, что мне.

       — Дарова, Ленк!

       — Даров! — говорю. — Я к те по делу!

       — Давай!

       — Даю. Слуш, помнишь, ты как-то раз… — и после «краткого пересказа близко к тексту» я излагаю ему суть своей проблемы и просьбы.

       — О-о-о, да-а-а-а!.. — и я «вижу», как Яша на том конце «провода» откидывается в кресле и расплывается в довольной улыбке.

       Я жду деталей.

       — …О да!.. Лёха-Лёха!.. Умора!.. — смеётся.

       Смеюсь и я. Однако о деле:

       — Ну так а детали-то что? Детали? Ты мне можешь насытить рассказ как-то? Ну вот что ты чувствовал? О чём думал? Что делал тогда?.. Ну там, где стоял… или сидел… или что у тебя в тот момент было в руках… Или ты тоже на качелях качался?

       — «Что чувствовал-что чувствовал»! — Яша продолжает смеяться. — Чувствовал, что жизнь моя — кончена! Всё! Никогда! — всхлипывает. — Никогда не бывать мне в пионерском лагере!! А-ха-ха!! И никогда мне не «лапать баб»!! — здесь он уже просто рыдает.

       Вернее, мы оба. Впрочем, я «рыдаю» достаточно осторожно, немного даже стыдливо — всё-таки я девочка, а «баб» — грубое, слово, гнусное, особенно в контексте с этим отвратительным «лапать». Ну сказал бы ещё «девчонок тискать», а то сразу «баб» и «лапать»! Как-то странно слышать такое из уст восьмилетнего ребёнка… даже если тому уже под пятьдесят.

       — Ну вы, мужики, даёте! — говорю, когда оба мы уже отрыдались и отдышались.

       — А то!.. — говорит Яшка с нескрываемой гордостью. — А ты знаешь, я ведь тут видел его года три назад в Москве! На встрече — тридцать лет выпуска — ага!

       — Да ты чё?! А чего молчал?! Ну и?..

       — …И у него, знаешь, сколько детей? Сказать?!

       Яша делает загадочную паузу — я слышу, как он улыбается там, за несколько часовых поясов от меня. Правда, паузу совсем крошечную — успеваю только ответить-спросить:

       — Не знаю. Сколько?!

       — Шесть!!

       — О!!

       — Вот те и «О!», — хмыкает понимающе.

       — А он случайно не… — я не осмеливаюсь закончить фразу.

       — Не-а, — Яшка снова, как всегда, понимает меня с полумысли. — Они от разных жён, ха-ха!!

       — А, ну тада лана, — «разрешаю» я. — Отлегло! Значит, мормон? Это обнадёживает, — хихикаю. — И что, все Лопыревы? Но послушай…

       И я забрасываю очередной невод в очередной попытке разжиться у Рыкова ну хоть какими-то деталями, которые могли бы ну хоть как-то «расцветить и украсить» мой рассказ.

       Но друг мой уже не слышит меня, он меняет тему:

       — Слуш, хохма! Мы тут с женой пытались перейти на вино вместо пива! — сообщает восторженно.

       — Ну и как, получилось?

       — Не-а! — хохочет.

       — Чего так? Вино же — это хорошо, полезно…

       — Ну да, конечно, полезно, ха-ха! Вот смотри, вечером у меня обычно в руке банка пива… правда, она в ней постоянно меняется… то есть каждый раз это уже новая банка, хе-хе! А тут вдруг оказалось, что мы с Паулой за один вечер выпили две бутылки!! Хо-хо!! Так что уж лучше пиво! — и Яшка снова довольно похохатывает.

       Мне кажется, я даже вижу его румяные полные щёки и как он поглаживает свой круглый, настоящий «пивной», животик.

       — Ох, слуш, королевишна!! У меня же кулебяки в духовке! Достану, перезвоню те!

       — Ух ты ж! Да беги конечно! Не торопись, спишемся…

       — Ну давай!

       — Давай!

       Мы прощаемся, и я «кладу трубку», после чего по «вацапу» мне приходит фотография двух кулебяк с припиской «одна кривая а другая ничо так» и румяным смайликом.

       Затем в течение нескольких часов, каждый раз с тоненьким «дзиньком», в мою жизнь врываются: «салат оливье с языком», «черный хлебушек», «огурцы соленые», «огурцы свежие с крупной солью», «дикий рис с курицей в кисло сладком соусе», «домашней сорбет из клубники малины» и «чок кофем!» с соответствующей картинкой.

       Последней появляется «селфи» Яшкиной руки с банкой пива на фоне барбекю, который, в свою очередь, жарится на фоне помидорных грядок, которые видны на фоне виднеющегося вдалеке Яшкиного дома, на фоне которого видна так и не «разряженная» после Нового года здоровенная ель и припиской «хочу срубить ее к чертовой матери и городу подарить на нг! жена ругается спальню затеняет а мелкие большие уже».

       Внутренне ужасаюсь — эту когда-то выращенную из семечка голубую красавицу мне искренне жаль! — но тут же успокаиваюсь: до «нг» ещё далеко — целое лето и вся осень. Ну и ещё зимы чуток. То есть целая жизнь!

       А за это время, раз «мелкие уже большие», можно и внуками обзавестись, а то хорош отлынивать! — и забирать их к себе на каникулы: летние, зимние, ну и пасхальные всякие… — тогда и рубить ничего не надо. Однако Яшку этими своими «планами» решаю пока не пугать.

       Тем более что под конец вечера, перед самым сном, он присылает мне интересную статью о том, откуда пошло выражение «гусь лапчатый» с ремаркой: «вот тебе ты же этимолог».

       «энтомолог, — поправляю, — это который по бабочкам** который как набоков но ты ведь его не любишь!»

       И пока «респондент» не успел прочесть и начать трезвон, шлю ему подмигивающий смайлик, «спок ночь» и отключаю телефон.

       «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год»***, — вдруг окончательно беспеременно решаю я. Вернее, это мы с князем нашим, Андреем, решаем. Ну и со Львом Николаичем, который Толстой: «Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это…»****

       Я вам даже больше скажу. Не кончена она ни в восемь, ни в сорок восемь, ни в сорок девять, ни тем более в сорок. Один.

       Ведь, кажется, именно столько мы с Яшкой не виделись, если считать с тех восьми.

       Тем более что у него там сейчас, хоть и не раннее утро, но вполне себе светлый день.

 

       А назавтра первым делом читаю ответ: «ну так! на след год я таки поехал в лагерь и всю смену тока этим и занимался! ржака!!» — и в доказательство тому пять прыскающих, лопающихся, взрывающихся и умирающих от хохота смайликов.

 

       И целый мой мир (уже который) — но не один стеклянный шар, а целое море их, сверкающе-разноцветных, целая украшенная ими огромная ель, где-то там, в голубой и прекрасной дали… — содрогнулся, будто от рубящего удара (а глухого ли, гулкого? какая теперь разница), покачнулся, накренился и с ужасающим, оглушительным треском! и звоном — еле-слышным, серебристо-тоненьким, жалобным — стал неотвратимо заваливаться на бок.

 

        * «Прекрасное далёко» — популярная детская песня на слова Ю. С. Энтина, музыка Е. П. Крылатова.

        ** Этимология — раздел лингвистики, изучающий происхождение слов и устойчивых оборотов. Энтомология — раздел зоологии, изучающий насекомых. Бабочек изучает раздел энтомологии — лепидоптерология.

        *** «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, — вдруг окончательно беспеременно решил князь Андрей. — Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!» (Л. Н. Толстой «Война и мир»)

        **** Там же.

 

        Рассказ опубликован в сборнике стихов и рассказов «Убанга мбонго» в 2019 году.