«Грустным солдатам нет смысла в живых оставаться»

Эта миниатюра посвящается Снегурочке Нине Русановой.

Советую рассматривать её (миньку, разумеется, а не Снегурочку)

как негромкое эхо, как мою самодельную рифмочку к Снегурочкиному,

то есть Нины Русановой, рассказу «Батон»

(http://www.proza.ru/2015/09/09/566).

      Я очень хорошо помню тот Новый год. Мне четыре года... Или пять? Или пять. Но точно не шесть. В шесть я уже в школе учился.
      Мы с родителями на базе отдыха за городом. У взрослых — у совсем старых старичков, у пожилых двадцати-тридцатилетних и у взрослых школьников — свои компании, у нас, дошколят, — своя.
      Вечером 31-го декабря для нашей егозливой мелочи устроили особый праздничный стол с целой кучей всяких вкусностей. Руководят застольем настоящие Дед Мороз и Снегурочка. Их почему-то во взрослую компанию тоже не приняли. Кажется, Снегурочку это совсем не расстраивает. Похоже, ей и с нами интересно и весело. А вот Дедушка Мороз явно огорчён. Он задумчив, рассеян, часто говорит невпопад и забывает слова и целые фразы, выглядит утомлённым, и Снегурочка в конце концов заботливо усаживает Дедушку на стул в уголке: «Дедушка Мороз принёс вам всем подарочки и очень устал. Пусть он посидит вот здесь на стульчике и послушает наши стихи и песенки...»
      Дедушка устал настолько, что и на стуле ему сидится как-то совсем неуютно и оттого заметно кривовато. И пошатывает уставшего Повелителя вьюг и метелей, и кренит его то влево, то вправо... всё больше вправо. И, собрав последние силы, Дедушка решительно взмахивает рукой и уходит. По какой-то замысловато и необъяснимо ломаной траектории уходит. Так только настоящие волшебники могут ходить — особыми узорчатыми зигзагами, но очень стремительно, быстро.
      А Снегурочка только взглядом в его сторону повела и как заголосит в четыре раза громче прежнего: «Девочки и мальчики! А теперь посмотрите-ка все на нашу красавицу ёлку! Сейчас мы с вами узнаем, что нам зайчики и белочки под неё принесли!»
      И вся наша мелкая братия — тыгдым-тыгдым-тыгдым-тыгдым! ура-а-а! — рванулась к наряженной, мерцающей разноцветными огоньками ёлке.
      Кроме нас с Алёнкой.
      Алёнка — это такой мой друг. Она девочка, и мы с ней сто лет знакомы. Ну не сто, но почти с самого заезда. Может, целую неделю уже. Или около того.
      Мы с Алёнкой, незаметно для Снегурочки выскочив в коридор, бежим-бежим, торопимся к выходу. Вывалившись на маленькую, похожую на бабушкину теплицу, только насквозь промёрзшую верандочку, быстренько прилипаем носами к угловому окошку и, затаив дыхание, с интересом наблюдаем, как там, на крыльце, притопывает и раскачивается Дедушка Мороз. Он хлопает себя по карманам, деловито шарит под шубой, наконец достаёт коробок спичек и ломает, ломает, ломает их одну за другой, и говорит целую кучу непонятных нам с Алёнкой слов (наверное, специальных волшебницких), а потом зажигает здоровенную папиросу и курит её, сдвинув бороду и усы на самое ухо. А что. Он же волшебник. Он и не такое может.
      А потом... Потом мы с Алёнкой, основательно замёрзнув, быстро-быстро бежим обратно в тёплый зал, к столу и к ёлке. Но, оказывается, недостаточно быстро. Без нас (совсем-совсем без нас!) поделили на кусочки чудну́ю волшебную шишечку из-под ёлки. Восхитительный шишечково-заморский аромат ещё витает над столом, и ещё довольно жмурится, и чмокает, и показывает всем большой палец обжора Владик, и Алёнка на том конце стола высоко поднимает свой ломтик, салютуя мне, и откусывает, и тоже вкусно жмурится...
      А я...
      А мой ломтик... мой ломтик уже вероломно слопал Валерка Шаповалов.
      Лучший друг, называется, да?
      Он, видите ли, решил, что меня родители забрали, и я уже сегодня не вернусь.
      И я бегу к Деду Морозу и захлёбываясь жалуюсь ему на свою тяжёлую жизнь и прошу-прошу-прошу его наколдовать мне ещё хоть один ломтичек чудно́й шишечки, а лучше — целую шишечку. Я сам разрежу её на ломтики и честно со всеми поделюсь. Кроме, может, предателя и проглота Валерки. Он и так уже два съел.
      Но Дед Мороз, хоть и волшебник, а ничевошеньки не понимает. И ничевошеньки так и не наколдовывает. Волшебная сила тоже имеет свои пределы.
      И меня, горько ревущего (ну что «мужчина, мужчина»... обидно же), забирает Снегурочка. И мы вместе с ней идём и находим моих родителей. И папа, оставив меня с хохочущими друг на друга мамой и Снегурочкой, подрывается и убегает искать мне чудну́ю шишечку. Или хотя бы ломтик. И узнаёт, что ананас был один (кто-то совершенно случайно раздобыл и поделился, привёз для самых маленьких) и что больше нету.
      И папа с мамой чувствуют себя очень виноватыми, и пытаются отвлечь меня какими-то несерьёзными яблоками-мандаринами, конфетами, шоколадками (на это я, разумеется, не ведусь... дураков нет), и берут с собой во взрослую компанию (на это я, конечно, ведусь).
      Там хорошо, в этой взрослой компании. Там тесно-тесно, там все громко говорят, и смеются, и хохочут, и по очереди передают друг другу гитару, и какой-то бородатый (как Дед Мороз почти, только рыжий) дядька поёт про «в поход на чужую страну собирался король».

     «Играйте, оркестры! Звучите, и песни, и смех!
      Минутной печали не стоит, друзья, предаваться:
      Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться
      И пряников, кстати, всегда не хватает на всех»*.

      Очень здорово поёт. Негромко, но очень здорово. Я даже про шишечку забыл. Почти совсем.
      А с Валеркой мы потом, конечно, встречались. Много-много раз. И как-то, когда нам было уже по тридцать семь лет, мы с ним здорово нашампусились-наконьячились по поводу встречи и очередных новогодних праздников. И Валерка мне сказал, что частенько вспоминает, как проглотил мой ломтик ананаса и как я тогда расстроился (хотя я, поверьте, никогда ему об этом не напоминал). Как, сказал, ананасы видит, так и вспоминает. Даже если они, ананасы, консервированные. И ещё сказал, что ему за этот свинский (это он так сказал — «свинский») поступок очень до сих пор неловко и жутко стыдно.
      И знаете... у меня сразу как будто камень с души упал. Здоровенная такая каменюга. И даже самому как-то неловко сделалось. Что мне, кусочка ананаса для лучшего друга жалко, что ли?
      Совсем даже и не жалко.
      Теперь нет.

       Миниатюра опубликована на портале Проза.ру в 2016 году.

*    В поход на чужую страну собирался король.

     Ему королева мешок сухарей насушила

     И старую мантию так аккуратно зашила,

     Дала ему пачку махорки и в тряпочке соль.

     И руки свои королю положила на грудь,

     Сказала ему, обласкав его взором лучистым:

     «Получше их бей, а не то прослывёшь пацифистом,

     И пряников сладких отнять у врага не забудь».

     И видит король — его войско стоит средь двора —

     Пять грустных солдат, пять весёлых солдат и ефрейтор

     Сказал им король: «Не страшны нам ни пресса, ни ветер,

     Врага мы побьём, и с победой придём, и ура!»

     Но вот отгремело прощальных речей торжество,

     В походе король свою армию переиначил:

     Весёлых солдат интендантами сразу назначил,

     А грустных оставил в солдатах, aвось, ничего.

     Представьте себе, наступили победные дни,

     Пять грустных солдат не вернулись из схватки военной,

     Ефрейтор, морально нестойкий, женился на пленной,

     Но пряников целый мешок захватили они.

     Играйте оркестры! Звучите, и песни, и смех!

     Минутной печали не стоит, друзья, предаваться:

     Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться

     И пряников, кстати, всегда не хватает на всех.

     (Б. Ш. Окуджава, песня «Поход старого короля»)