Фёдор Сологуб и Аня из четвёртой палаты

     Сегодня моя встреча с ученицей седьмого класса Аней Кондратовой была не совсем обычной. Девочка не пришла в больничный класс — комнату о двух окнах — а осталась в палате по причине того, что у неё «всё выстирали». Так сообщила мне наша разводящая, доставляющая нам на урок детей из палат в учебную комнату. Отделение детской хирургии. Аня находится в нём с двумя переломами рук. Гипс длинный, закрывающий обе кисти и до локтей. Бинты на гипсе быстро загрязнились.
     — Так что случилось с тобой, Аня? — задаю ей вопрос.
     — Упала.
     — Где же? В школе?
     — Нет, дома, на лестнице...
     Чувствую, что чего-то недоговаривает, но больше не расспрашиваю.

     Русским языком занимаемся устно. И вот сегодня я иду к ней в палату. На грядушках кровати развешана её мокрая выстиранная одежда: джинсы, майка с длинным рукавом, шерстяной свитерок. Обычно весёлая, подвижная, бодрая, несмотря на две сложные травмы, сегодня Аня грустна. Она не знает, кто ей стирал вещи (я тоже не выясняю этот вопрос), или не хочет об этом говорить, но, видимо, одежда её требовала этого, а вот запасную никто из близких почему-то ещё не принёс, и девочка кутается в простыню, в одеяло, отказывается идти по приглашению медсестры на прогревание.

     Занялись литературой. Ей нравится читать вслух стихи, отвечать при их анализе на мои вопросы. Аня из поселковой, а не из нашей городской школы, чувствуется, что художественной стороне стиха у них внимания не уделяется. Но моя ученица очень смышлёная, схватывающая на лету, мне с ней интересно работать. Сегодня мы читаем и разбираем стихотворение поэта Серебряного века Фёдора Сологуба «Забелелся туман за рекой...», написанное 27 июня 1900 года:

      «Забелелся туман за рекой,
      Этот берег совсем не высок,
      И деревья стоят над водой,
      И теперь я совсем одинок.

      Я в кустах поищу хворостин
      И в костер их на берег сношу,
      И под ними огонь воскрешу,
      Посижу, помечтаю один.

      И потом, по теченью реки,
      Потихоньку пойду босиком, —
      А завижу вдали огоньки,
      Буду знать я, что близок мой дом».

     Аня скороговоркой читает стихи по учебнику (говорит, что любит читать только вслух, а не про себя), и я прошу её рассказать, о чём же это стихотворение. Аня морщит лоб:
     — Ну, поэт, значит, стоит на берегу реки... и он одинок...

     Тут она хмурится и, словно бы не в тему, с болью сообщает:

     — Вообще! Уже неделю лежу, а ещё никто не приехал.

     — О ком ты говоришь?
     — Да о родственничках моих.
     — А кого ты имеешь в виду?
     — Ну, кого имею в виду — отца, конечно, деда с бабушкой...
     Замечаю, что Аня избегает слова «мама», её не назвала среди перечисленных родственников.

     Пытаюсь отвлечь от грустных мыслей:
     — Правильно ты сказала, лирический герой одинок. Но что с ним происходит после того, как он недолго постоял на берегу?
     Оказывается, девочка, то ли думая о своём, то ли не вдумываясь в прочитанное скороговоркой, совершенно не представила себе следующую картину: герой собирает хворост, разводит костёр, греется возле него, мечтает. Перечитываем вместе вторую строфу. Аня отводит взгляд от книги и начинает рассматривать свои мокрые вещи на грядушке кровати.
      — А у костра всё это быстро бы высохло... — раздумчиво произносит она, и вдруг, подняв голос: — Уже давно бы могли бы ко мне прийти и принести запасную одежду! Знает ведь, что меня сюда привезли, в чём была (это опять об отце)... Где там мотается?..

      Вижу, что строки Сологуба каким-то особым строем ложатся на проживаемое и переживаемое сейчас, в больничной палате, предоставленной самой себе девочке. В памяти всплывает, как много лет назад, в её же возрасте, я лежала, может быть, даже в этой комнате — мне удалили гланды. Ко мне приходили каждый день, приносили что-то нежно-воздушно-вкусно-съедобное, были со мной достаточно долго, а как только уходили, тут же всё равно тоска охватывала вплоть до следующего дня, и время до прихода близких тянулось так долго... Каково же этой девчушке-подростку, видящей к тому же, как у каждого в палате совсем другое положение, нежели у неё: и еда разнообразная, и вода в бутылках, и родственники чуть ли не ночуют рядом с каждым ребёнком, и сотовые телефоны у всех.
      Продолжаем рассматривать стих:
      — А скажи, Аня, когда герою становится легче на душе? Когда мысль об одиночестве отодвигается куда-то?
      Аня сдвигает брови и распрямляет их:
      — Да вот же: начал в кустах палки собирать, носит их к реке, воскрешает под ними огонь (это он, наверное, и в памяти что-то воскрешает, светлое, доброе, хорошее) и сидит теперь мечтает один, и ему сейчас даже одному хорошо...
      Вижу, как образная картина стиха захватила мою ученицу: светлые карие глаза глядят сквозь палату, за окно, на едва распускающиеся почки деревьев, уже не угрюмо, а мечтательно.
      — Вот видишь, какими разными красками наполнены эти стихи, — говорю я. — Синие или зелёные волны реки, белый туман за рекой, красный огонь костра — всё сливается в тёплую успокаивающую, но и движущуюся непрерывно, меняющуюся картину жизни. А ты представила себе эту картину, пока мы не начали с тобой художественный разбор?
      — Нет, ничего такого не заметила, — Аня смотрит на меня с удивлением.
      — Вот видишь, как полезно вчитываться в стихи, думать над ними, иначе не откроется их глубина.
     Девочка согласно кивает. Затем, опять удивляясь, обнаруживает, что в стихе Сологуба совсем нет эпитетов (поэт сумел без применения этого тропа наполнить своё произведение разными красками), но зато достаточно метафор, скрытых сравнений. Что такое метафоры и эпитеты, она узнаёт сейчас от меня, моментально осваивая новый для неё теоретический материал. Рядом со стоящими над водой деревьями и поэт словно превратился в такое же дерево, остро почувствовал свою изоляцию в мире людей. А может быть, он и стремится сейчас побыть один. Огонь памяти, так хорошо теперь представляемый себе моей ученицей, словно призван что-то ныне недоброе в мире подвергнуть своей очистительной силе. И он совершает это и в душе героя, и в душе моей маленькой собеседницы (для семиклассницы Аня физически ещё недостаточно развита и хрупка).

      — По теченью реки идёт босиком... — продолжает, увлёкшись разбором, Аня. До этих слов она сидит на кровати, скрючившись под простынёй, поджав под себя ноги. А теперь как-то непроизвольно распрямляется, высвобождает босые ступни и ставит их без боязни на голый пол. Отопление уже отключено, прохладно, а её кроссовок не видать, наверное, тоже постираны; тапочек же, конечно, она с собой не захватила.

      — Эх, хорошо по мокрому песочку идти босиком! Знаю. У нас Ахтуба... Красиво... — погружается в видение приволжской реки девочка и вдруг добавляет:
      — А мать с нами уже четыре года не живёт. У неё с отцом разборки были... — и продолжает чтение:
  
      «...А завижу вдали огоньки,
      Буду знать я, что близок мой дом».

      — Домой хочу! Надоело здесь... — Аня опять зацепилась за строки, увидела в них огоньки своего родного дома, хотя и с неполной семьёй.
      — Она в другой деревне живёт, далеко, с каким-то мужиком... — возвращается девочка к мысли о матери.

      В её интонациях совсем нет тепла, казалось бы, к самому главному человеку в жизни каждого. Она и не ждёт её к себе сюда в гости, а по отцу чувствуется тоска ожидания. Мать далёкий, а отец — близкий для неё человек, хотя привёз сюда дочку и больше не появляется. Совершенно перевёрнутая семейная картина, ведь в основном дети говорят нам здесь, в больнице, об отсутствии в их семьях отцов. Свидетелем каких взрослых безобразий уже является этот четырнадцатилетний ребёнок, какой тяжёлый опыт несёт в своей душе, у какого костра памяти придётся ей в дальнейшем отогревать душу?..
   
     Странным образом строки Сологуба, сочинённые в 1900 году, провоцируют ученицу постоянно думать о своём и представлять своё. Вот поистине: «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовётся...» (Ф. И. Тютчев). И помыслить не мог санкт-петербургский поэт Фёдор Сологуб (а настоящая фамилия его простая — Тетерников), один из основоположников символизма, поэт Серебряного века, правда, сам в прошлом мальчик с очень трудной, не дворянской, судьбой, как через 111 лет после создания им этого стиха, в провинциальном приволжском городке, в больничной палате, девочка с двумя забинтованными в тяжёлый гипс руками будет проверять его окунутые в белёсый туман строки своей уже с раннего детства трудно проживаемой жизнью. А кстати, руки у неё не лежат опущенными — она всё время помогает себе ими в движении мысли: то один гипс очертит в воздухе кривую, то другой. Подвижная всё же девочка.

     — А бабушка с дедушкой у меня здесь живут, в городе...
     И опять я не спрашиваю, чьи это родители, отца или матери, почему не приходят навестить (Аня говорит, что они должны знать о её положении). Спрашиваю другое:
     — А почему ты не живёшь с ними? Всё же город, а не посёлок...
     — Не хочу! — решительно перебивает она. — У нас, в пойме, мне больше нравится.

     В палату заглядывает пожилая медсестра:
     — Аня, на прогревание!
     — Как я пойду на прогревание, когда у меня все вещи мокрые? — эти слова девочка говорит негромко, сама себе, медсестра их не слышит и, окинув взглядом палату, кого бы ещё вызвать на процедуру, закрывает дверь.

     — Стихи ты анализируешь хорошо, вдумчиво. Конечно, ты получишь сегодня за работу «пять» (узнав про оценку, Аня радостно подпрыгивает на кровати: «Ура! Спасибо!»). Только как ты думаешь, достаточно ли одного прочтения, без беседы по поводу прочитанного?
     — Мы в нашей школе не разбираем, только читаем вслух и всё. А разбирать ничо так, прикольно! — Аня весело вспыхивает на меня живыми карими глазами.
     — Ну а какое настроение тебе передал автор?
     — Сначала было грустно, а потом стало делаться всё лучше и лучше. Вот —  костёр, течение реки, ноги босые чувствуют речной песок, дом видно с огоньками...

     Ухожу с этого урока с надеждой, что всё в этом мире не зря. Поэзию Фёдора Сологуба и я-то глубоко не знаю, ведь он не занимал в плеяде поэтов той поры главенствующего, как, например, Александр Блок, места и в школьной программе появился недавно, эпизодично, одним стихом. Но сегодня он нам очень помог. Может быть, когда и всплывёт в памяти Ани, как мы с ней в непритязательной больничной палате, среди куксящихся маленьких детей, молодых мамаш и даже папаш, занятых бесконечными громкими разговорами по сотовым телефонам, сумели отодвинуть от себя суетливую безрадостную реальность и посидеть на берегу пустынной реки у костра, побродить босыми ногами по воде (а время природы в стихотворении явно не зимнее), вглядеться в туманные дали, чтобы вернуться на круги своя, к родному дому, с его проблемами, но для каждого из нас началу начал; вернуться возрождёнными, ободрёнными и поддержанными тёплыми, светлыми строками нашей неоглядной русской литературы.

29.04.2011, г. Волжский