Дирижёр

     Начало октября было на редкость холодным. По вечерам на оконных стёклах проявлялись графические заготовки для будущих морозных шедевров, а мы, слушатели вечерних курсов Литинститута, занимались в пальто, потому что в только что отремонтированном главном корпусе не спешили запускать систему отопления.

     Именно в это время у входа в метро появился бомж. И я теперь дважды в день проходила мимо него. Вернее, вечером и очень поздно вечером. Проходила мимо.

     Хорошо помню своё первое чувство — раздражение, перерастающее в злое бессилие. Его вжатая в плечи голова никак не вязалась с моим представлением о человеке как существе, созданном по образу Божию. Бомж был похож на собаку, которая боится, что её заметят и убьют.

     Когда стало совсем промозгло, бомж перебрался к стене торгового центра. Он сидел на ящике, подставив руки под вентиляторы кондиционеров, и ловил струи тёплого воздуха, не заботясь о том, что сверху льёт дождь. А выглядело это так, будто он дирижирует симфоническим оркестром и не замечает ничего, кроме музыки.

     Больше всего меня ужасали его голые колени. Джинсы, когда-то супермодные, пошли по классическому пути превращения в шорты. Эти распухшие колени за несколько дней превратились для меня в символ безразличия, которое не может не погубить мир. Если бы я писала настоящий рассказ, моя героиня и весь остальной мир в финале расплатились бы за всё. Дирижёр бы додирижировал симфонию «Конец света», поклонился и исчез. Но аплодисментов не последовало бы. Трещина равнодушия к тому моменту достигла бы земного ядра и расколола мир на много маленьких мирков.

     Вот такой ужас чувствовала я два раза день. И вдруг бомж пропал. Я спрашивала себя: «Может быть, его забрали и поместили в более пригодное для жизни место?» И отвечала себе: «Может быть». Но ни в какое волшебное место не верила.

     А вчера иду — сидит под эстакадой. И голову не вжимает. Его безумный взгляд упирается в лица прохожих, как вилы в стену сарая. Кажется, ограбь и убей он кого-нибудь — сразу получит тёплую камеру и ежедневную баланду. Для всех это ужас, а для него — счастливый билет. А что ему терять?

     Я — тот автор, которому не известны ни перипетии героя, ни финал. Хотя нет, финал как раз получился. А то меня на семинаре прозы частенько ругают: «Концовки опять нет, концовки нет!» Да вот же она, в середине! Трещина растёт… растёт — вспышка — и тишина.