Вдыхая новое

Лене П., Свете Д. и Якову Р.

 

Когда пишешь книгу, хочется, чтобы кто-нибудь её прочёл.

Точнее, когда написал. Книгу. Когда уже написал книгу, но ещё вычитываешь её — страниц эдак двести! (ну или сто девяносто), — тебе ужасно хочется, чтобы кто-нибудь её прочёл. Ну хоть кто-нибудь. Почитал бы вместе с тобой. А лучше — вместо. Вместо тебя.

Повычитывал.

Потому что читаешь ты её, а вернее вычитываешь, эту написанную тобой книгу, вот уже восьмой раз (и это только в этом месяце! а пишешь ты её уже восемь лет как — вот и считайте сами), и на глазах у тебя уже мозоли, а в голове один сплошной «священный гул» — ты уже и цитировать себя начинаешь… впрочем, из другой уже книги (которой лет пять всего… ну или да, уже шесть).

И вот ты читаешь эту свою книгу, читаешь… и сам делаешь макет, и сам обложку, и сам редактируешь, и сам правишь, и всё это — сам, сам, сам… а точнее, сама… ведь всё должно быть красиво! Да и текст должен быть… ну хоть сколько-нибудь художественным.

Да, у тебя есть редактор. И как это красиво звучит!

«Мой редактор». «У меня есть редактор». «Моя редактор сказала…» «Редактор посоветовала мне…» «Я целиком доверяю своему редактору». А лучше так: «Я своему редактору — целиком доверяю!»

Или: «Моя редактор — не просто редактор! Она — писатель!» «Она сама написала восемь книг».

Как красиво — добротно, достойно и гордо — всё это звучит!

Или вот так: «Моя редактор — моя подруга», — и это тоже звучит прекрасно. Более того! — это чистая правда.

Высокие отношения! Идеальная дружба! Горние, вышние сферы! Высшие вибрации!.. «Высокопарных слов не надо опасаться»! [1]

А ещё у тебя есть бета-ридер… И это тоже звучит отлично! Просто классно звучит — так современно, продвинуто! Как какой-нибудь альфа-самец прямо! А может, он и есть такой. Да. А что! И живёт ни где-нибудь, у чёрта на рогах, а за океаном! То есть на рогах, конечно, но не чёрт-те где — а в Америке! То-то. 

 

«…Так думал молодой повеса,

Летя в пыли на почтовых…» [2] 

 

Так думала (а не думал) не молодая уже и не «повеса», а писатель (но всё равно — думала) Екатерина Алексеевна Кислова, «всевышней волею Зевеса» наследница не столько «всех своих родных», сколько всего ею самолично написанного и напечатанного, дочитывая в энный раз очередную свою книгу, которая была «уже почти готова» вот уже восьмой год подряд.

Подругу-редактора она о помощи ни за что не попросит.

Во-первых, та действительно выпустила восемь книг (восьмую — совсем недавно) и работает над девятой. Это вам не хухры-мухры. Во-вторых, она выпускает журнал, и не какой-нибудь там — военно-исторический. В-третьих, она редактирует другие, чужие, книги — это её работа. А в-четвёртых, она эту Катину книгу уже вычитала! Раз или два. А с учётом прочтения отдельных рассказов — так и все три. И просить её «пробежаться ещё разок» у Кати ну просто язык не поворачивается. Ведь она, подруга-редактор, так и написала Кате недавно: «Выпустила восьмую книгу. Потому что устала её вычитывать!»

Об этом «устала вычитывать» Катя знает не понаслышке. Это как ремонт, который невозможно закончить, а можно только прекратить.

 

«Что делать?»

 

И это вам не роман Чернышевского. Хотя, конечно, это и он. Но это и сама Катя так думала: что ей делать? Вот что?

Кто-то советует попросить Вселенную. Ну или спросить — задать ей вопрос. И она услышит. И ответит — так говорят. И Катя знает об этом, но вот как-то и почему-то всё время забывает о такой своей привилегированной возможности. Иногда вспоминает, конечно, но очень редко. Наверное, потому, что не каждый день обитает она в вышних сферах, не все её отношения и далеко не со всеми возвышенны и идеальны, и не всякий миг душа её воспаряет в эмпиреях или где там ещё.

«Лену Леонову попросить, что ли?..» — думала она с тоской, но тоской вполне приземлённой, вполне практичной.

С Леной учились они когда-то в школе, в параллельных классах. И Лену же «подбила» она на «писание» стихов. Вернее, Лена и сама их писала, и без Кати, и до того, как созналась, но вот обнародовала она свои творения, исключительно вдохновившись Катиным примером. Потому что Катя в своё время её поддержала. Ведь и Лена Катю поддерживала! — по-дружески, но совершенно искренне. Вот и Катя подбодрила подружку — и тоже абсолютно искренне. Но ведь и по-товарищески тоже! А у Лены, почти постоянно живущей на даче, наверняка и свободное время есть!

И Катины руки уже потянулись к клавиатуре — написать Ле…

Как Лена — тут как тут! — сама пишет ей.

Правда, не Леонова Лена, а другая — Птицына.

И с Птицыной Леной Катя тоже дружила — училась в одном классе! И эта Лена тоже «связана» со стихами — она читала их — вслух, у доски — очень выразительно! «Птица» — любовно звали её одноклассники — за звонкий голос, весёлый нрав, вечно безоблачный взор, слепящую улыбку, летящую походку и поистине феерическое оперение Лениных фантазий и выдумок — радужные брызги их, кажется, и сейчас ещё летят, парят, висят, сверкают в воздухе, вызывая улыбку… море улыбок! И потому только так — «Ленка-Птица».

Вот ведь совпадение! Лена — и Лена. Вселенная! Стоило Кате лишь подумать о Лене — как Лена же ей и пишет.

Так может быть, раз пишет, то и почитает? Катину книгу!

С Леной не виделись они лет шесть. А до того — до их встречи на вечере выпускников — аж тридцать три года! Как в сказке! Не списывались тоже месяцев шесть, наверное. Полгода. И вот — Лена ей написала. Сама. Именно сейчас, когда Кате это так нужно!

Правда, не написала, а что-то во вложении отправила…

Без сообщения, просто «листочек». Какой-то файл.

Текстовый. В формате «Ворд».

«Рукопись!..» — внутренне содрогнулась Катя.

Загружать не захотела. А вдруг это какой-нибудь совсем не нужный ей текст? Засорять компьютер! Он у неё и так до отказа забит всякой всячиной! Тексты книг — уже изданных и ещё не… макеты — текстовых блоков и обложек… своих, чужих… иллюстрации, наконец! И как только работает?.. Компьютер! Когда ищешь нужное — все эти «загрузки» всплывают, а нужную вещь ни за что не найти!

Так подумала Катя. Но текст ответа Ленке-Птице набрала другой:

— Лена, привет! Не могу открыть, что там?

И, пока Лена набирала, ещё вот о чём подумала. О том, что, может, это и не Лена вовсе отправила ей письмо, а какой-нибудь хакер. Ну или вирус. Или, может, отправила и Лена — но не рукопись, а какую-нибудь петицию. Против Собянина, например. Ну или в защиту Навального. Или синих ведёрок. Или (что ещё хуже!) — статью про коронавирус. Или про маски от него — о том, помогают они или всё-таки нет. Или всё-таки да, но не всегда и не всем — новейшие какие-нибудь исследования. «Ведущих инфекционистов».

Но вот уже и пришло от Птицыной сообщение:

— Пьеса! Может, на почту получится? Скинь почту! — эдак царственно.

«Значит, всё-таки рукопись…» — убито констатировала… даже не Катя, но некий живущий в ней, причём нелегально, корректор.

Он же редактор. Причём недобитый. (А значит, констатировал.)

Сама же она бодро написала:

— Скидываю почту.

И бодро же скинула. Мол, «приходите, тараканы, я вас чаем…» [3]

Затем вежливо поинтересовалась:

— Твоя пьеса?

Ну потому что — что же делать? Если Лена написала-таки пьесу. Куда же её теперь… Всем ведь хочется, чтобы их труд оценили: почитали, поразмыслили, откликнулись, наконец! Если уж не развёрнутой рецензией, то хотя бы отзывом, кратким! Поэтому ради школьной подруги Катя пошла бы на такую жертву — убила бы в себе недобитого редактора, выдворила бы корректора-нелегала и почитала бы чужой текст — «поломала бы», как говорит её мама, «свои глаза».

— Нет, очень известного драматурга, неизвестная пьеса! — выпалила Птицына, как пальнула.

У Кати отлегло от сердца. Вот прямо от сердца отлегло, правда!

— И даже не скажешь, чья? — она так обрадовалась, что даже сделала вид, что даже интересуется деталями.

И ещё подумала: «Посмотрим… Такой ли уж он известный…»

— Виктор Коркия. Шёл в девяностых во всех театрах Америки и Европы его «Чёрный человек, или Бедный Сосо Джугашвили».

«Вот тебе на! — удивилась Катя неизвестно чему и приготовилась подтвердить избитую уже аксиому. — Даже известные драматурги хотят, чтобы их „почитали“», — и «побежала» скорее открывать почту.

Это действительно оказалась пьеса. «Орлеанская дева».

Катя успела бегло прочесть авторское вступление и мизансцену.

Во вступительном слове значилось, что «комедию о том, как Орлеанская Дева (та самая!) приходит в ельцинскую Россию, чтобы спасти её, как в свое время — Францию» [4], автор начал писать в конце девяностых.

«Однако, — подумала Катя, — „не одна я в поле кувыркалась“! Оказывается, не только я так долго книги пишу, а и признанные авторы тоже… и даже не книги, а всего лишь пьесы…» — и продолжила чтение.

«Однако, — продолжал известный драматург, — другие замыслы отвлекли меня от этого сочинения, и оно так и осталось незавершённым. Раньше мне казалось, что придёт время, и я всё-таки вернусь к этому сюжету. Но сегодня чувствую, что это вряд ли произойдёт. А раз так, почему бы не представить читателю одну написанную тогда сцену».

«Всего одну! Ключевое слово „одну“», — Катя прямо расплылась в благодарной улыбке.

Чуть даже не зааплодировала и не прослезилась — как счастливый, как признательный зритель!

В мизансцене же глаз её успел выхватить «жестикулирует умеренно, но иногда истерически нервно» и что-то ещё про «испанский или итальянский веер». Намётанный потому что! Глаз-то. Глаз — алмаз! Хотя и не прослезившийся он — чуть.

И Лене она решила ответить вежливо:

— Получила! На днях, может, начну… в качестве отдыха, — слукавила, желая смягчить отказ от прочтения.

И ещё пояснила:

— Сейчас вычитываю новую книгу, свою. Замучилась уже — всё новые и новые нахожу «ляпы», — посетовала.

Про чугунную голову и песок в ней, а также в глазах не стала писать, но «пририсовала» в конце фразы два рыдающих смайлика, ну чтобы поубедительнее…

Но не с тем лишь, чтобы просто поплакаться и разжалобить, а всё-таки и с тайным умыслом: а вдруг Лена действительно не то что сжалится — заинтересуется: что это, мол, там у Кисловой за книга… а дай почитать, скажет… да, пожалуйста, ответит ей Катя… Нет, ну а что?! А вдруг?! Ведь Кате чего надо? Ведь ей всего-то и надо, чтобы кто-то, даже не обязательно филолог, прочёл бы текст на предмет опечаток, описок — досадных, случайных! Грубых — таких, как пропуски букв, предлогов… И ведь текст — чистейший! Ею — лингвистом, филологом (да, это разные вещи!), преподавателем языков и литератур, переводчиком, наконец! — грамотнейше написанный и тщательнейше выверенный. Раз уже, наверное, сто. Да и что там за «текст» — там ведь больше половины стихов! Да разве ж это текст! Да это же так, тьфу! — ну если «вешать в граммах»…

И вот уже Лена что-то ей отвечает. Отвечает долго. «Лена печатает Вам сообщение», — обнадёживает сеть.

Да не просто печатает — а излагает пространно.

Вдохновенно. Обильно. Порывисто. Катя даже размечталась, представляя себе вдохновенный и щедрый, восторженный Ленин ответ. Что-нибудь о том, какая она, Катя, молодец, и как она, Лена, любит её стихи, и рассказы, и просто даже посты в Фейсбуке!..

Правда, Катя всё же опасалась чуть-чуть, как бы в ответ ей не прислала Лена не ответ как таковой, а какой-нибудь стих… чужой или свой… или — того хуже — какую-нибудь прозу. «Ну что ж… Прочту, прочту — и стих прочту, и прозу… прочту», — вздыхала она.

А Лена тем временем всё отвечала. Излагая, видимо, не просто пространно — а пространно очень, в высшей степени, чрезвычайно.

Но наконец Катя прочла:

— Брось! Чем больше ищешь, тем больше найдёшь! Это как блох искать, оставь всё читателям, и — дальше писать! Гораздо лучше вдыхать новое, чем задыхаться старым, иди вперёд, и пусть копаются другие, оставь им это!

Вот так чудо!! Вот так чудо расчудесное!!

Катя чуть дара речи не лишилась! Буквально!

Чуть не расхохоталась! Прямо у монитора!

Вот это Птица ей открыла Америку!!

А может, и расхохоталась — ведь кто её, Катю, знает?

Кто её видел? Там, у того монитора. Правильно — никто.

— Есть большое желание так и сделать! — согласилась она, хотя и возразить ей тоже очень хотелось. — Но ведь когда предлог пропущен!! Это же ужас… — и Катя, не удовольствовавшись двумя восклицательными знаками, приписала после многоточия три «улыбающиеся» скобочки, ну чтобы показать, как она согласна и как ей весело.

— А так я бы с удовольствием нового вдохнула, — продолжила.

Плюс две скобочки.

Потому что и согласна она, и весело ей, конечно, — но уже не так.

— Книга с опечатками — некрасиво… Некрасиво читателю брак подсовывать, — закончила уже совсем без скобочек.

Хотя было большое желание пририсовать две «грустные».

А то и все три.

— Это и есть «блохи» — на нашем проф. жаргоне, — заключила.

И тут уж дала волю собственным чувствам: поставила три «грустные» скобочки. Нет, четыре!

Лена снова что-то порывисто запечатала. Впрочем, на этот раз ответила довольно быстро:

— А редакторы на что? Пусть отрабатывают!

Катя аж поперхнулась!!

Аж снова заулыбалась! Аж засмеялась снова! Аж зашлась прямо!! 

 

«О сколько нам открытий чудных…» [5]

 

О сколько в том ответе Лены! Птицыной — чу́дной! — той, чья жемчужная улыбка сияла, глаза редкого серого цвета лучились, густые русые волосы тяжело и добротно рассыпáлись по плечам, когда она стремила шаги свои по школьным коридорам, струя за собой аромат духов «Белая гвоздика», поистине райский… Во «Дворце» на Ленинских горах посещала Лена кружок выразительного чтения, художественной декламации… художественного слова! Вот! 

 

«Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок!..» [6] — 

 

с чувством продекламировала она в восьмом классе, вот прямо так, с восклицанием! — хоть у Пушкина и другой знак там стоит.

С чувством неподдельным, искристым, лучащимся, искренним!

А дальше не успела прочесть, потому что восьмой этот класс — вот дураки несмышлёные! — дружно захохотал, прямо грохнул Лене в ответ. Не готовы были они в восьмом классе к такому мечтательно-пылкому, сильному, экспрессивному, высокохудожественному чтению! К стыду своему.

Лена, правда, смеялась тогда вместе с ними. Ну… во всяком случае, улыбнулась. Так же лучезарно-жемчужно, как и всегда. И ясны были серо-небесные детски наивные глаза её — ну разве чуть-чуть только грустно блеснули… совсем незаметно.

Зато сейчас Лена счастливо работает. И кажется, в каком-то театре.

И там она, наверное, очень тесно общается с настоящими, именитыми, прославленными артистами. И авторами. Драматургами.

А иначе — ну откуда вот это всё: и про «блох», и про «задыхание старьём», и про «вдыхание нового», и про то, что читатели пусть «копаются», а редакторы — «отрабатывают»?!

— Нет сейчас денег на редакторов… сама поэтому, — в меру грустно, в меру реалистично, вопреки всем своим романтическим, а где-то даже и покаянным воспоминаниям, ответила Катя.

И не стала она писать Лене про то, что ну а как же тогда работа над текстом? Ведь кто-то же должен работать над текстом?! Над его ритмикой, звукописью… Убирать неоправданные повторы… Ведь сколько раз читаешь — столько же и улучшаешь… ну, во всяком случае, изменяешь. И вот кто это всё будет делать? Если не сам автор — то кто? И о том, что твой текст — это живое существо — проблемное, да, но ведь и любимое тоже! И, пока он с тобой, пока ты заботишься о нём, ты ещё можешь хоть что-то сделать: как-то помочь, исправить, утешить… А выпустишь из гнезда — всё, он уже не твой: и твой, и не твой — летит себе, свободный, «свой собственный»! — от тебя свободный! — об этом тоже не стала она писать.

— Аааа, тогда да, трудно, — посочувствовала ей Лена.

Видно, что-то из этого, ненаписанного, просочилось-таки в эфир.

— Вот и я о том… — посочувствовала Катя самой себе, в тайне собою же и гордясь — не без причины, конечно, но и не без горечи.

Лена же снова кинулась что-то набирать — и снова свежо, широко, изобильно, легко, окрылённо!

Катя ждала ответа, стараясь не смотреть на монитор — при взгляде на который песок в глазах ощущался особенно остро. А чтобы не смотреть, но и не заскучать, как тот Евгений в деревне, представляла она себе «господский дом уединенный» [7] и настоящего писателя, румяного, кудрявого, как Обломов, в домашних туфлях, в ночной сорочке и шлафроке… эдакого пресыщенного барчука, который, как что напишет (и что ни напишет) — так сразу и швырнёт всё это своим редакторам. И корректорам. Широким таким жестом. Ну как недоеденную булку — белую, сдобную — в окно, курам: пусть тоже поклюют, бедолаги! — коих «стада бродили по лугам…» А сам — новое писать! Дышать новым! «И работать, и работать, и работать!..» [8]

Наконец пришла ответная Ленина реплика:

— Когда пишешь и спешишь за потоком, то не до крючков! Для того и редакторы! А вот так: когда и летаешь, и контролируешь — трудно, — открывала всё новые и новые континенты и их горизонты перелётная сильная светлая мудрая Птица.

— Мне уж тут не до полётов, не до новых «писаний», — зачем-то продолжала своё нытьё Катя, сама уже не очень понимая, вторит она подруге или же, наоборот, возражает и противостоит её восходящим упругим и свежим воздушным потокам.

Дочиталась! Довычитывалась.

Наверное, Лена сто раз уже пожалела, что связалась с этой горе-писательницей, с этой занудой. Ведь она-то думала найти в ней как раз противоположное — читательницу! Притом не только (или не столько) умную, сколько (но и) милосердную и благосклонную.

— Да, кошмар… Но всё-таки я тебе неплохую литературу прислала, так что почитай и отдохни! — усовестив, смилостивилась наконец венценосная особа.

— Спасибо, обязательно почитаю! — поспешила заверить подругу наконец-то благодарная Катя.

Ведь и поблагодарить надо! Конечно! Как воспитанный человек… А то обидится ещё…

Но Птицы уже и след простыл — отключилась.

Всё правильно: «Гордая юная девица улетает далеко-далеко!» [9] Не «как птичка… Как орёл!» [10]

Ведь чем задыхаться тут с вами всяким старьём, гораздо лучше… Ну да это вы уже и сами — и гораздо лучше автора — знаете!

Вот и Катина книга тоже — позадыхалась, покряхтела, поскрипела, поныла… а таки нового вдохнула. И не без помощи Лены, которая, о фея! о муза! воскресила писателя к жизни — вдохновив на целую новую в ней главу. Правда, от этого она (не фея, не муза, не жизнь, не писатель, но книга) стала тяжелее — страниц на двадцать: девять из которых — конечно же, стихи, в том числе и написанные в своё время Лене Леоновой, а другие девять — да, новый рассказ.

Да не о ком-нибудь он, а о ней — Орлеа-Шамаханской — крылатой свободной роскошной царице и диве!

«Вот и ответила тебе Вселенная… Ты её спросила — и она ответила…» — думала Катя, вычёсывая блох… зачёркнуто, вычищая брак… зачёркнуто, вычитывая… зачёркнуто, исправлено: вдыхая новое.

Воистину, браки свершаются на небесах.

И книги, наверное, тоже — завершаются там же.

 

2020

Из сборника «Девочка, ты где? Недетские рассказы-2. Стихи».

 

[1] Б. Ш. Окуджава «Давайте говорить друг другу комплименты».

[2] Здесь и далее — А. С. Пушкин «Евгений Онегин».

[3] К. И. Чуковский «Муха-Цокотуха».

[4] Здесь и далее — В. П. Коркия «Орлеанская дева».

[5] А. С. Пушкин.

[6] А. С. Пушкин «Евгений Онегин».

[7] Здесь и далее — А. С. Пушкин «Евгений Онегин».

[8] Фраза из анекдота о В. И. Ленине.

[9] А. Линдгрен «Карлсон, который живёт на крыше, опять прилетел».

[10] В. С. Маканин «Погоня».